Ее город

Цзя Чуньцзяо задумала все так, чтобы трансформировать гнев Чжань Гобиня в любовь и ревность, и воспользовалась возможностью пофлиртовать. Чжань Гобинь удивился до глубины души. Оказывается, Цзя Чуньцзяо, сельская учительница, ничем не отличалась от других сельских женщин. По их представлениям, как только женщина раздвигает ноги и рожает, она больше не обязана сохранять женские секреты. Вульгарный флирт с мужчинами — обычное явление в их жизни. На фоне его никчемной жены Лю Яньни, Яо Ли и многие другие красивые образованные молодые женщины казались элегантными, сдержанными, утонченными; они воссияли в ночном небе Чжань Гобиня с небывалой яркостью. Но Чжань Гобинь понимал: теперь он женатый мужчина! У него никогда не будет шанса завести роман с кем-то из городских женщин, по которым он так тоскует. О, небеса! Жизнь так жестока, почему он не подумал об этом до свадьбы?..

Цзя Чуньцзяо, хихикая, пыталась сунуть налитые груди в рот Чжань Гобиня. Чжань Гобинь задохнулся от сильного запаха молока и пота женских подмышек. Сперва он разозлился, но затем ощутил мощный прилив возбуждения. Гнев потерпел поражение, как это часто бывало.

А что он мог поделать? Цзя Чуньцзяо идеально подходила командиру Лю, с которым была помолвлена раньше. В обычной жизни она так же харкала, сморкалась и портила воздух после еды. В любой ситуации его жена могла небрежно высморкаться сквозь пальцы, затем стряхнуть сопли с руки, надеть туфлю и начисто вытереть пальцы прямо об обувь. Позволяла она себе подобное и в Ухане, в доме родителей Чжань Гобиня, за обеденным столом, в присутствии младших брата и сестры. Родные Чжань Гобиня делали вид, что ничего не замечают. Но лишь делали вид. Хотя было бы неплохо, если бы все сделали вид, будто не могут мириться с подобным явлением. Однако такова семейная привязанность. Он уже довольно долго жил вдали от семьи, понимал, что к чему, и молчаливо принимал притворство родных. Теперь он привозил жену и сына в Ухань только на Новый год, когда полагалось воссоединяться с семьей.

Накануне Нового года они приходили на ужин к его родителям, на следующий день вместе с Чжань Хунвэем поздравляли дедушек и тетушек, а потом садились на автобус дальнего следования и ехали к его свекрам. В деревне Чжань Хунвэй тут же убегал играть с деревенскими ребятишками. Цзя Чуньцзяо расслаблялась и расплывалась в улыбке — она чувствовала себя здесь как рыба в воде. Чжань Гобинь продолжал притворяться вежливым, продолжал изображать, будто ничего не видит. А Цзя Чуньцзяо испытывала неловкость каждый раз, когда ездила к родным Чжань Гобиня.

Как-то она стала допытываться:

— Я им не нравлюсь?

— Ну что ты! — воскликнул Чжань Гобинь.

— Значит, ты им не нравишься?

— Ну что ты!

— Им не нравится их внук?

— Ну что ты!

— Что ты заладил! — Цзя Чуньцзяо вздохнула и проворчала: — Вы, городские, все такие скучные, и твои родные тоже. Зачем так жить?!

Чжань Гобинь отмахнулся:

— Ну, не только наша семья такая. А разве другие семьи иначе живут? К чему вся эта слащавость?

Цзя Чуньцзяо ответила:

— Мы, деревенские, лучше. Посмотри на нашу семью — все друг с другом общаются ласково и сердечно!

Чжань Гобинь не стал отвечать на слова жены. Его темные зрачки замерли в середине светло-карих глаз. Это была та пустота, с которой мужчины презирают домашние дела, и которой женщины с трудом противостоят. Даже если у женщины много мыслей, ей ничего не остается, кроме как отпустить их. Разве могла Цзя Чуньцзяо подумать, что Чжань Гобинь — словно пересаженное дерево, не имеющее глубоких корней? Поцелуи в ее семье принадлежали ей и сыну, а не Чжань Гобиню. Отстраненные остекленевшие глаза Чжань Гобиня излучали неописуемое одиночество лишенного корней дерева.

Но это не имело значения, потому что Чжань Гобинь не любил сельскую местность и никогда не желал слиться с ней. С широкими плечами, с сигаретой в уголке рта, он шагал по пыльной деревенской дороге, выдыхая дым, кашляя и отплевываясь, здоровался с односельчанами, но при этом совершенно не хотел становиться одним из них. Поэтому, видя радостное лицо жены, он не вздыхал и не допытывался, а продолжал притворяться. Лично ему все равно. Пока жена и сын искренне счастливы, он будет ощущать легкость и удовлетворение как муж и отец.

Однако, повинуясь животному инстинкту, каждый стремится найти в жизни баланс. Чжань Гобиню ничего искать не требовалось. Его баланс — Лу Хочжун. Они по-прежнему были хорошими друзьями. На фоне взлетов и падений Чжань Гобиня и его новой жизни, в которой он окончил вуз, стал кадровым работником и, наконец, женился и завел ребенка, Лу Хочжун, казалось, долго топтался на месте. Более десяти лет он усердно трудился в отделе пропаганды Уханьского машиностроительного завода; бесчисленное количество сотрудников младше него один за другим продвигались по службе, а он все еще оставался простым рабочим. С жильем, заработной платой и льготами, положенными простым рабочим. Лу Хочжун был известным лидером цзаофаней и автором запомнившегося многим дацзыбао, так что по окончании «Культурной революции» против него инициировали расследование. Однако он увлекался марксизмом только в теории, кровью рук не замарал, а потому его не бросили в тюрьму и не выгнали с работы — можно сказать, повезло. Каждый раз, когда Чжань Гобинь приезжал в Ухань навестить родственников, Лу Хочжун ставил единственное условие — встретиться у него дома. Он с женой жил в небольшом общежитии в рабочем поселке. Лу Хочжун сам готовил ужин и выпивал две стопки с Чжань Гобинем. Брак между Лу Хочжуном и Лю Яньни получился весьма удачным; после свадьбы он отдавал супруге всю зарплату без остатка. Правда, Лю Яньни, некогда модная горожанка, в конце концов не сумела противостоять возрастной эрозии и постепенно постарела. Если смотреть издалека, то брови и глаза Лю Яньни изменились не сильно, но с нескольких шагов и при достаточном освещении было нетрудно обнаружить, что кожа ее лица похожа на лежалую еду — несвежая, в темных пятнах. Раньше Лю Яньни сияла так ярко, что все отводили глаза. Ныне же эта аура бесследно исчезла.

Чжань Гобинь теперь мог спокойно говорить с Лю Яньни наедине. Он называл ее «сестрицей», как положено обращаться к жене старшего товарища, но глаза его больше не горели при виде нее. Лю Яньни хватило мозгов заметить, что чувства Чжань Гобиня остыли, и она прекратила смотреть на него по-особому. Они стали просто близкими друзьями.

В ответ Чжань Гобинь непременно приглашал Лу Хочжуна с женой или одного на ужин. Для встречи он выбирал самые известные уханьские рестораны, очень дорогие, в которых редко бывали простые люди, обремененные семьей, но Чжань Гобинь был готов потратиться. Через некоторое время он нашел возможность искренне признаться Лу Хочжуну: по сравнению со строгой системой выдачи талонов в больших городах, в сельской местности все намного свободнее. Мясо, яйца и бобовые продукты в доме секретаря коммуны не переводились. Небольшая семья Чжань Гобиня не испытывала недостатка в талонах, правда, им и деньги тратить не приходилось, поскольку всем необходимым обеспечивал тесть. Зарплату Чжань Гобинь клал в банк под проценты. В этом плане сельские жены лучше горожанок. Цзя Чуньцзяо, хотя и была дочерью секретаря коммуны, не претендовала на деньги мужа, как это делали жительницы Уханя. В итоге в кармане Чжань Гобиня всегда шуршали банкноты. Никто из них не смог забыть реплику из популярной образцовой пекинской оперы «Легенда о красном фонаре». Один из героев этой пьесы, господин Хатояма — японский военный, хорошо знакомый с китайской культурой, — говорил: «Жизнь подобна сну, и сто лет пролетят, как мгновение ока! Пей и веселись, жизнь коротка!» Лу Хочжун, услышав эту фразу, обычно фыркал. Но позиция революционного мученика Ли Юйхэ больше не отражала их отношение к жизни. Так что затем Чжань Гобинь и Лу Хочжун громко хохотали.

Когда-то давно в лавке, торговавшей китайскими лекарствами, на прилавке стояли небольшие изысканные весы. Чжань Гобинь в детстве бегал туда играть. Гирьки полагалось класть пинцетом, и вес колебался почти незаметно. Чжань Гобинь ложился на прилавок, задерживал дыхание и внимательно следил за этими колебаниями. Теперь он, казалось, лежал на невидимом прилавке и неотрывно следил за невидимым балансом невидимых весов. Он чувствовал: если положить в чаши их жизни, то станет заметно, что Лу Хочжун явно опускается, тогда как Чжань Гобинь поднимается.

Так длилось до 1985 года.

(7)

В 1985 году Чжань Гобиню исполнилось тридцать пять лет. Время от времени он фотографировался с членами семьи Лу Хочжуна. Поначалу он отказывался сниматься — сам снимал «мыльницей» Лу Хочжуна с родными. Но однажды Лю Яньни настояла, чтобы он сфотографировался вместе с ними. Младшая сестра Лю Яньни, Лю Сиси, попросила прохожего помочь им. Этот неизвестный турист запечатлел самый яркий момент жизни Чжань Гобиня. Чжань Гобинь на этом групповом фото полностью преодолел ограничения плоского изображения и плоского света, и получился трехмерный эффект. Он сидит на траве; одна его рука напоминает развевающееся крыло, голова приподнята и склонена набок, благодаря чему челюсть выглядит решительной; раскосые глаза воздеты к небу, а поднятые брови демонстрируют самоуверенность и гордость состоявшегося мужчины.

Когда они вместе смотрели фотографии, Чжань Гобинь услышал в свой адрес множество восторженных комментариев. Он не мог поверить в то, что так замечательно получился на снимке, и лишь смиренно бормотал: «Урод уродом!» Лю Сиси ужасно обрадовалась и возразила: «Какая очаровательная зрелая мужская красота!» Она вздыхала снова и снова.

Эта волшебная фотография, получившаяся случайно, исказила Чжань Гобиня. Однако это факт. К тому же и сам он, и все остальные понимали: в его жизни в тот момент происходили глобальные изменения.