Эхо забытых стен

Смеркалось. Свет становился совсем призрачным, лес погружался в сизые, а затем и чернильные тени. Видимость резко ухудшалась. Это было хорошо для маскировки, но плохо для движения по пересеченной местности и обнаружения потенциальной угрозы на расстоянии. Теперь он мог видеть только то, что находится на расстоянии вытянутой руки или двух, а дальше был сплошной мрак. Ему приходилось больше полагаться на слух, обоняние и то самое шестое чувство, которое пробуждалось в нем, Аккермане.

Именно это чувство вдруг заставило его резко остановиться. Он замер посреди густого кустарника, скрючившись в три погибели. Он не слышал ничего необычного, не видел. Но внутри что-то закричало, предупреждая. Он напрягся, пытаясь уловить что-то, чего не мог распознать сознательно. Это было как легкое колебание воздуха, сдвиг в общей атмосфере тишины и сырости. Присутствие. Чужое присутствие.

Где-то неподалеку. Не близко, не на расстоянии десятков метров, но и не на расстоянии сотен. Где-то на грани слышимости и видимости в сгущающейся тьме. Медленное движение, скрываемое шорохом дождя по листве, или, может быть, лишь напряженное ожидание?

Алексей провел рукой по лезвию ножа, убеждаясь, что оно легко вынимается из ножен. Дыхание его стало еще тише, практически неощутимым. Он просидел так, затаившись, несколько долгих минут, которые показались часами. Лес дышал. Сырой ветер шевелил ветви. Падающие капли дождя шлепали по листьям. И сквозь все эти естественные звуки он продолжал ощущать то самое смутное присутствие.

Они прочесывали эту низину. Или поджидали. Усталость начала брать свое, мышцы дрожали от напряжения и холода. Но он не мог двинуться. Не мог издать ни звука. Это было одно из тех критических мгновений, когда жизнь или смерть решаются тишиной.

Наконец, ощущение чужого присутствия начало ослабевать, отодвигаться. Постепенно оно растворилось в ночи и шумах леса. Алексей выпрямился, осторожно, по миллиметру разгибая затекшее тело. Напряжение ушло, оставив после себя тяжесть и новую порцию усталости. Но он был жив. Пока.

Было очевидно – провести ночь в таком состоянии, таясь в кустах, было невозможно. Он промок до нитки, его уже начало слегка трясти от холода. А главное, они могли вернуться. Или обойти и встать на пути. Ему нужно было найти убежище. Не просто укрытие, а что-то более надежное.

Вспомнились старые карты Острога и окрестностей, которые висели на стене в доме старосты, и на которые он, пользуясь своим иммунитетом к стиранию памяти, смотрел с особенным вниманием после "пробуждения" своих знаний. Дед также говорил о природных убежищах в Медвежьем Углу. Пещеры – слишком заметно. Разбойники могли их использовать. Но были еще небольшие гроты, вымытые водой у подножия каменных насыпей, или просто глубокие, прикрытые нависающими скалами ниши. Такие места, где можно было бы укрыться от дождя и ветра, оставаясь при этом незаметным.

Где-то в полукилометре от его текущего местоположения, чуть дальше к северу, начиналась небольшая гряда пологих холмов, покрытых смешанным лесом и выходящих кое-где на поверхность каменистыми обнажениями. Дед Игнат упоминал, что там есть «заячья нора» – небольшая ниша под скалой, которую часто использовали мелкие зверьки как убежище, и которую они иногда использовали для ночевки, когда заходили далеко в лес. Это было идеальное место.

Осторожно, стараясь не произвести шума, Алексей изменил направление. Теперь он двигался быстрее, хотя и с прежней осторожностью. Мрак окутал его полностью. Двигаться стало крайне трудно. Приходилось ориентироваться по ощущениям под ногами, по направлению наклона деревьев (в эту сторону склон обычно шел вверх, в ту – вниз), по смутным запахам, которые Аккерманское обоняние позволяло ему улавливать даже сквозь сырость – запаху сосен, лиственниц, влажной почвы. Время от времени он едва не спотыкался о невидимые препятствия – поваленные ветки, выступающие корни. Но каким-то чудом, ведомый то ли инстинктом, то ли глубокой памятью места, он продолжал двигаться в нужном направлении.

Наконец, его ноги почувствовали твердость камня. Он достиг подножия гряды. Теперь оставалось только найти "заячью нору". Это оказалось сложнее в полной темноте. Он начал осторожно пробираться вдоль основания каменной гряды, ощупывая шершавую поверхность рукой, наклоняясь, пытаясь разглядеть провалы или углубления в скале. Камни были мокрыми и скользкими от мха.

Его пальцы, затекшие от холода, наконец, нащупали пустоту. Неглубокое, горизонтальное углубление в скале, прикрытое сверху каменным козырьком, а снизу – нагромождением валунов, создававших небольшой естественный лаз. Он протиснулся внутрь. Пространство было крошечным, буквально на одного человека, чтобы сидеть, поджав колени. Пахло сырой землей, мхом и каким-то затхлым звериным запахом. Но это было убежище. От дождя здесь было сухо, а за каменными стенами холодный ветер не так пронизывал.

Вытащив из мешка промокшую шерстяную тряпицу, Алексей попытался протереть ею руки и лицо. Дрожь не проходила. Но сейчас самое главное было – оставаться незаметным. Забраться сюда на лошади или двигаться здесь в полный рост было невозможно. Любой, кто захотел бы его найти здесь, должен был бы ползти по камням и вглядываться в каждый закуток скалы.

Он прижался спиной к холодному камню, натянув мешок на колени. Оружие – топор и нож – лежали рядом, легко доступные. Сердце билось медленно, ровно, но весь его организм находился в состоянии повышенной готовности. За пределами его крохотного убежища была ночная тьма, мокрый, холодный лес и те, кто, возможно, все еще его искал, их шаги едва различимы в шуме дождя и ветра.

Усталость навалилась тяжелым грузом, но заснуть он не мог. Не здесь. Не сейчас. Его Аккерманские инстинкты, знание, что опасность где-то рядом, удерживали его на грани сна и яви. Каждый шорох заставлял его напрягаться. Каждое завывание ветра звучало как далекий крик. Ночь только началась. До рассвета было еще много часов. И эти часы казались бесконечными, заполненными лишь темнотой, холодом и призраками незримой погони, бродящими где-то поблизости, в сыром, враждебном лесу. Его единственное утешение – это знание, которое отличало его от них и от всех, кто жил за этими стенами. Знание, ради которого он бежал. Знание, которое, если он выживет, возможно, еще сыграет свою роль. Но это «если» висело над ним так же тяжело, как каменный козырек его убежища.

Часы, проведенные Алексеем в каменной нише, были безмолвным, физическим выражением одиночества и обреченности. Дождь почти стих, лишь тонкая водяная пыль продолжала висеть в воздухе, пронизанном осенним холодом. За каменным козырьком убежища царила непроглядная тьма. Здесь, под скалой, было сухо, но от этого не теплее. Холод камня пробирался сквозь одежду, вползая в тело, сковывая мышцы, делая каждый вдох неглубоким и осторожным.

Он сидел, поджав колени к груди, пытаясь сохранить хоть немного тепла. Заплечный мешок лежал у его ног, его слабо ощутимый вес напоминал о скудном содержимом – всё его нынешнее достояние. Рука крепко сжимала рукоять боевого топора, положенного рядом на шершавый камень. Нож лежал на коленях. В полной темноте он осязал их знакомую форму, ощущал вес – они были осязаемой реальностью в мире теней и неопределенности, его единственные верные спутники.

Аккерманские чувства, изощренные и напряженные до предела, сканировали ночь за пределами его убежища. Он слушал не ушами в привычном понимании, а всем телом, каждой клеткой, ловя вибрации земли, изменения в шуме ветра, шелесте мокрой листвы. Даже самые обыденные звуки леса – далекий треск ветки под тяжестью птицы или ночного зверька, тихое падение капель воды с листьев, шепот воздуха между деревьями – казались ему подозрительными, требующими анализа, мгновенного отсева природного от потенциально рукотворного.

Чувство близкого присутствия преследователей, то самое тревожное ощущение, которое заставило его свернуть в низину и искать укрытие, так и не покинуло его полностью. Оно сжалось, отошло на второй план, но все еще тлело где-то на периферии сознания, как тлеющие угли давно угасшего костра. Он не мог быть уверен, что они ушли далеко. Возможно, они знали об этом убежище? Возможно, они прочесывали район методично, и это место – лишь вопрос времени?

Эти мысли не давали покоя, заставляя мозг работать даже в изможденном состоянии. Кто эти люди? Дед Игнат никогда не называл их имен или званий, лишь «королевские ищейки». Были ли это члены Центральной Военной Полиции из внутреннего круга, отвечающие за самые деликатные и грязные поручения Короля? Или какая-то отдельная, засекреченная служба, созданная специально для поиска и устранения Аккерманов, знающих правду? И как они вышли именно на Острог? Возможно, кто-то в деревне все-таки проговорился? Или у них была какая-то иная информация?