Экс на миллион

Причем тут дворник?

Все просто. Татарин Радик (или Радиф?), служивший незнамо сколько лет у Марьи Ильиничны, наслушался рассказов от женского элемента из числа домашней прислуги о требованиях простого народа. Взял да объявил забастовку. В тот самый момент, когда в нем была особая нужда, ибо повалил первый снег. Столкнувшись с угрозой локаута от хозяйки — «с вещами на выход, если не будешь работать», — он психанул и скрылся в туман. То есть, позорно сбежал из дома, оставив почтенную старушку самой разбираться с чисткой крыши, двора и тротуаров в зимний сезон.

Марья Ильинична была в шоке. Не знала, что делать. А тут мы заявились втроем, щелчком пальца решив все ее проблемы.

— Добрая моя хозяюшка! — заливался я соловьем. — Наплевать и забыть про Радика. Вот вам двое из ларца, одинаковы с лица. И снег почистят, и дрова наколют, и печи разожгут. Разве что с ночными сторожами контакта у них не выйдет. И с околоточным.

— Божечки! Господь мне тебя, Васенька, послал. И твоих ребяток! — всплеснула ручками бывшая классная дама и расцеловала всех нас троих. — Вот выручите меня, так выручите!

— Они могут в моих комнатах пожить.

— Еще не хватало! Пошли!

Мусечка заливалась радостным лаем и толкала всех поочередно передними лапками. Знакомилась. И нисколько не возражала против нового соседства. Марья Ильинична умилилась. Вытерла кружевным платочком глаза. Накинула на плечи теплую пуховую шаль. Подхватила шпица на руки и повела нас во двор. Туда, где из добротного белокаменного полуподвала выходила наружу лестница и тускло поблескивали стеклами глубоко сидящие в кладке небольшие оконца.

Спустились по ступенькам.

Открыв дверь, мы увидели, что лестница имеет продолжение и ведет в приличных размеров комнату с выгородкой, за которой скрывался умывальник. Чугунная печь, труба которой была заведена в общий дымоход, обещала тепло в холодные зимние вечера. Просторный диван, неисповедимыми путями затащенный в узкий дверной проем подвальчика, столик, еле освещенный светом из подслеповатых оконец под закопчёным потолком, старый шкаф для одежды с резными створками и дверь в противоположном конце комнаты.

— Там еще одна, — с гордостью сообщала наша хозяйка. — Спаленка. Маленькая, но уютная.

— Чур, моя! — завопил Ося и кубарем скатился с лестницы.

— Стой! Разыграем! — закричал Изя и запрыгал по ступенькам вдогонку.

— Как прекрасно, когда в доме много молодежи! — растроганно шепнула мне Марья Ильинична.

Сказать, что ребята были довольны, — ничего не сказать. Они вознеслись! Никогда в жизни не имели они отдельной комнаты для каждого. И своего дома-крепости. Всегда на людях. Постоянно с оглядкой на соседей, когда не знаешь чего ждать — затрещины, злой шутки или пера в бок. А тут тебе чистое постельное белье, и в моей квартире можно в теплый тубзик сходить. Еще и кормят на убой. И хозяйка не скупится на ласковое слово. То чай зазовет попить, заставив стол вазочками с вареньем. То расцелует и что-нибудь подарит. Она начала учить их грамоте и математике. И английскому. С моим участием в уроках.

С иностранным языком у меня беда. Что я помню? «Москоу из зе кэпитал оф рашен федерейшн»?

— Вася! Какая федерация? Какая столица? Ты вообще понял, что сказал? — укорила меня Марья Ильинична, взявшаяся научить нас языку Шекспира.

Упс! Вот прокол так прокол. Эко меня занесло на автомате.

— С тобой сложнее, чем с ребятами. Переучивать всегда сложнее. Какой-то неуч тебе произношение ставил? И словарный запас совсем убогий.

Какой, какой? Средняя школа города Урюпинска — вот мой источник знаний. Когда в классе под сорок человек, а у самого желания зубрить нету от слова совсем, только такой результат и получишь.

— Тебе нужен частный учитель. Желательно носитель языка. Посмотри в газетах объявления.

Так в моей жизни появилась она, Анна. Маленькая англичанка, любившая морщить лобик. Молодая особа, работавшая раньше бонной в богатом доме и лишившаяся места из-за отъезда испугавшихся революции хозяев. Она давала частные уроки. Сама приходила. В меблированных комнатах, где она снимала жилье, заниматься с приходящими учениками ей не разрешали. Вот она и колесила по всему городу, проклиная русский бардак на транспорте и промозглые московские ветра.

Занимались мы с ней каждый день по несколько часов с перерывом на обед, а потом на чай. В пять вынь да положь ей самовар на стол и несколько бисквитов из булочной на Арбате. Традиция, понимать надо!

Как-то раз, через неделю после знакомства, уже под вечер, когда серые ноябрьские сумерки вынудили фонарщиков пораньше зажечь фонари на бульварах и Пречистенке, я пошел провожать Анну до трамвайной остановки на Садовом кольце. В городе было неспокойно. Забастовки не прекращались. Под сурдинку лезла из всех щелей разная городская дрянь. Могли и снасильничать одинокую девушку.

— Ви делать success, Базиль, — хвалила меня Анна, с удовольствием опираясь на мой локоть, а иногда и повисая, когда поскальзывалась на обледеневшем тротуаре.

Было видно, что ей нравилось идти вместе со мной. Наверное, в моем обществе она чувствовала себя маленьким щенком, надежно спрятавшимся за спину здоровенного волкодава. Мои простецкие нравы ее не смущали. Куда больше ее вдохновляли мои занятия с гирей, которые я как-то раз продемонстрировал по ее просьбе. Нет-нет да ловил я ее оценивающий взгляд во время занятий английским. Совсем не учительский это был взгляд. Что-то иное в нем проскальзывало. Что-то порочное. Но границ благопристойности мы не нарушали.

Не успел я придумать достойный ответ на английском, как постоянно требовала Анна, рядом с нами остановилась пролетка. Сидевший в ней важный господин с лихо подкрученными усами и с гладким волевым подбородком, в шубе с широким воротником и полубоярке, властно меня окликнул:

— Господин Девяткин! На два слова!

Его штатский вид меня не обманул. Вся его манера держаться и говорить выдавала в нем служивого человека, причем, в немалых чинах, привыкшего приказывать и указывать.

Я подошел, оставив Анну одну.

— Начальник московской сыскной полиции Войлошников, Александр Иванович! Я давно за вами приглядываю. И не сомневаюсь в вашем роде занятий. Если вы и впредь будете промышлять налетами в чужих городах, у меня вопросов к вам не возникнет, пока на вас не придет розыскной лист. Но в Москве извольте быть добропорядочным гражданином. Вы меня услышали?

Сердце застучало кузнечным молотом, отдаваясь в висках. Кулаки начали непроизвольно подрагивать. Переборов себя, я молча кивнул.

— Трогай! — ткнул навершием трости Войлошников своего кучера.