Экс на миллион

Пролетка умчалась.

Анна с тревогой смотрела на меня. От вопросов воздержалась. Молча мы дошли до остановки. Я подсадил девушку в трамвай и отправился обратно в Мансуровский.

Мысли были невеселыми. Откуда известна Войлошникову моя фамилия, сообразить не трудно. От околоточного, которому еще в октябре дворник Радик относил мой поддельный вид на жительство вместе с двумя красными десятками-карасями. Но почему я попал под прицел сыскной полиции? Уверен, ноги растут из Зарядья. От стукачей. Или от самого Пузана. Вот же гад! Варнацкое слово, варнацкая честь… Фуфлогон!

«Загранпаспорт превращается в большущую проблему, — печально подумал я. — С настоящей ксивой, пусть и на чужое имя, шансы его получить были почти стопроцентные. С „липовыми очками“ на мое имя — смехотворные. Идти к Пузану или нет? И хочется, и колется… И про налет на банк взаимного кредита или еще какой придется забыть. На время, если не навсегда. Можно, конечно, исполнить чес по провинциальным городам. Но сколько же маленьких касс нужно подломить, чтобы собрать приличный куш? Риск возрастёт многократно. Охохонюшки хо-хо».

— You think you got problems, Basil? — взволнованно выдала Анна на следующий день. — Я не спать всю ночь. Думать. Волноваться.

— Проблемз, проблемз, Анюта. Спасибо, что спросила.

Мои руки лежали на столе. Пальцы теребили край англо-русского разговорника, по которому мы занимались. Ее ладонь успокаивающе накрыла мою.

Успокаивающе? Между нами проскочила искра. Я не понял, как все случилось. Все дальнейшее запомнилось урывками.

Невинное поглаживание рук.

Вскочили.

Бросились друг к другу.

Жар ее губ. Хрупкость ее почти невесомого тела.

Дальше провал…

— You’re a passion machine, an animal machine, Basil! — вернул меня на землю восторженный голос Анны.

— Ты про секс, что ли? — лениво спросил я, с удовольствием и без былой спешки разглядывая ладную фигурку Анны, ее крепкие грудки нерожавшей женщины с задорно торчащими кверху сосками.

Мне нравилась их форма. «Груша». Дамы с такими титьками обычно страстны, хоть и склонны к истерикам, как свидетельствовал мой опыт. Кто сказал, что англичанки — ледышки? Анюта оказалась весьма страстной и крикливой во время секса особой. Хорошо хоть не царапучей.

— Sex? — переспросила Анна. — Секс есть пол. Женский. Мужской.

— Да? — удивился я. — Ладно, проехали. Что такое «машин», я догадался. Что за пэшн?

— Страсть! — с придыханием ответила Анна почти без акцента. — Animal есть животное. Зверь.

О, да! Я есть зверская машина любви! Знала бы ты, крошка, как давно у меня не было женщины. Почитай, больше полувека!

— Животное, говоришь? Сейчас я тебя съем! — зарычал я, впиваясь губами в ее шею.

… Правильно говорят знающие люди: постель — это лучшая классная комната для изучения иностранного языка. Конечно, когда в ней пребывает его носительница или носитель. Мой прогресс в английском возрос многократно, как только мы стали с Анной любовниками. Она даже оставалась у меня на ночь. Не каждый день, конечно. Шифровалась на старой квартире. Но три дня в неделю в ноябрьско-декабрьские ледяные ночи в моей койке было очень горячо. Жарко так, что и пуховых одеял не нужно! Спасибо мужским предохранителям из аптеки Чекушкина!

— Анька! Наплюй на всех и перебирайся ко мне, — уговаривал я. — В городе с каждым днем все опаснее. Я волнуюсь за тебя. И Марья Ильинична, мировая бабушка, не будет возражать.

— Basil, say this in English.

— По-английски? Эээ… Come live with me.

— Good. Or «move in with me». Так тоже можно.

— И какой твой положительный ответ?

— Я подумать.

Я закряхтел и сделал вид, что обиделся. Анна задремала. Мне не спалось. Вылез из кровати и подошел к окну.

На улице мела поземка. В предрассветном еле брезжущем свете зарождающегося дня белели большие кучи снега, которые мы вчера вместе с ребятами сбросили с крыши. Кованные оградки, установленные на самом краю ската, — это, конечно, красиво. Но эти снегозадержатели доставляли хлопот и время от времени вынуждали помахать широкими деревянными лопатами.

Я оглянулся на Анну. Ее белое плечо, выглядывающее из-под одеяла, как круглый снежок, случайно залетевший в комнату. Вздохнул. Хотелось вернуться и нежно ткнуться губами в эту женскую теплую белизну.

«Неужто я влюбился?»

Страшный грохот вдали резко смыл все слюнявые мысли. Далекий взрыв был так силен, что задрожали стекла в заклеенной на зиму раме.

— Basil, what happened? — подскочила в кровати Анна.

Что случилось? Восстание в Москве случилось, вот что.

Об этом мы узнали ближе к полудню. Эсеры взорвали здание охранного отделения. Были жертвы. В городе начали строить баррикады. Улицы почернели от рабочих курток. Среди них мелькали господа в бобрах и синие студенческие шинели. Полиция и солдаты расстреляли из орудий училище Фидлера, где засела рабочая дружина. Народу положили жуть.

— Ты, Анька, так ночью кричала, что сподвигла москвичей на бунт, — насмехался я над своей «заложницей», которую насильно удержал в своей квартире.

Но очень быстро мне стало не до шуток. Через несколько дней город накрыли звон колоколов, револьверная трескотня, ружейная стрельба пачками вперемежку с пушечным громом. От этой симфонии попрятались профессиональные громилы и хулиганы, а «серая масса», как обзывали социалисты сочувствующих, неожиданно разозлилась и радикализировалась. Баррикады возникли повсеместно. Даже на Пречистенке. Сходил на нее посмотреть. Ажурная конструкция, на которую дунь — рассыплется. Ее охрана — от всех сословий каждой твари по паре с револьверами и редкими охотничьими ружьями.

Москва полнилась слухами. Шептались, что полицейские забились в участки и там пьянствуют, ожидая страшного конца, ибо неточеными тупыми «селедками» от дружинников не отбиться, а другого оружия у них нет. Что московские власти держатся за центр и Николаевский вокзал. Что ожидается прибытие войск, а московский гарнизон отсиживается в казармах. Что баррикадами покрылась вся Москва.

Ночная чернота окутала город, лишенный уличного освещения. Фонари большей частью побили, а те, что уцелели, фонарщики не зажигали — дружинники запретили. Зажгли свечи. Я собрал совещание жильцов, включая нашу хозяйку. И Анютку притащил, встретив от собравшихся женщин не осуждающие, а понимающие взгляды.

— Очень всех попрошу: на время боевых действий переместиться в задние комнаты. Избегать выходов из дома. Вам, ребята, поручаю заколотить досками внешние окна. Если, конечно, Марья Ильинична согласна. Сделать ревизию продуктов. Пока работают лавки, закупить все по максимуму впрок. Сколько продлится эта свистопляска, я не знаю, но лучше готовиться к худшему.

Женщины вздрагивали от каждого орудийного залпа и ошарашено помалкивали. Анна нервно щелкала пальцами и куталась в теплую кофту. Лишь Марья Ильинична раздухарилась:

— Нужно быть вместе с восставшим народом. Стыдно вам, крепким мужчинам, сидеть за бабьими юбками. Ступайте помогать строить баррикады. Или беритесь за оружие.

Ося и Изя явно загорелись и уставились на меня в ожидании решения.

— Марья Ильинична, голубушка! — опешил я от ее предложения. — Вам-то это зачем?

— Не знаю, Васенька. Но чувствую, что так будет правильно.

— Правильно — что?! Умереть без всякого смысла?! Что вам лично принесла хваленая свобода? Сбежавшего дворника? К чему все это восстание? Кто что хочет кому доказать? Прибудут войска и всех разгонят с кровавыми жертвами.