Экс на миллион

— Сколько брать-то, Васечка? — засуетился капитан.

— Да сколько в твою лоханку войдет без ущерба для скорости.

— Так пудов двести. Осилишь?

Еще три дня назад мне и в голову бы не пришло так шиковать. Все изменилось. Деньги жгли ляжку. Но и голову терять не стоило. Я сообразил, что капитан на радостях размахнулся.

— Урезай осетра, кэп. У тебя вместимость лодки до 12–15 человек. Нас шестеро. Каждый из нас тянет пуда на четыре-пять. Сколько получается?

Евстратыч вздохнул. Птица Обломинго мазнула его своим крылом.

— 30 пудов возьмем. 75 целковых.[1] И еще четвертной за тару.

— Держи «катьку».

Кэп с помощником споро перекидали на борт тридцать бидонов, а сколько было пустых — сдали. Лицо его выражало одновременно и радость, и тревогу. Будущее виделось в черном свете, а приобретенный на халяву запас вдохновлял. Отогнал катер задним ходом от барки. Двинулся вверх по Москва-реке.

— Капитан, а масло? — напомнил ему помощник.

— Ох, голова моя еловая, забыл. В город нужно подняться. В аптеке маслом торгуют.

— Правь к свободному месту у берега. Я сбегаю, — услужливо вызвался морячок.

«Знаю, куда ты сбегаешь, — хмыкнул я. — На телеграф. Пузану весточку отправить: встречайте гостей. Ну-ну».

Место для швартовки нашлось быстро, как только миновали торговые пристани. Уютный затончик, и тропинка наверх. За нависающим берегом, густо поросшим деревьями, виднелись привычные золотые купола и маковка одной церкви, выступающая из многочисленных каменных кокошников.

Лодка ткнулась в берег.

— Давай деньгу на масло, — невинным тоном попросил помощник Евстратыча.

— С тобой пойду. Ноги разомну. Пацаны, — окликнул я Изю и Осю. Те недоуменно переглянулись, но сообразили, что я к ним обратился. — Лично вам приказ. Саквояж стеречь!

Я кинул пухлый баул с длинной медной застежкой на колени Осе и спрыгнул на берег.

Морячок задергался.

— Пошли, пошли, помощничек.

Он спрыгнул на берег за мной. Мы двинулись в город по полого поднимавшейся между деревьев тропе. Вышли в нечто вроде сквера и через него попали на длинную прямую как стрела улицу, обсаженную зеленью с обеих сторон проезжей части. За пышными кронами прятались уютные одноэтажные домики. Тянули к небу свои шпили купола большого храма с колокольней. Патриархальную тишину рвал гусиный гогот. Пыльная улица словно вымерла. Лишь одинокий прохожий в галошах на босу ногу спешил куда-то по своим делам.

— Уважаемый, — окликнул его. — Где телеграф? И аптека?

— Вы же на Почтовой, — удивился коломенец и махнул рукой в сторону центра. — Телеграф там. Только он не работает. Как и станция. Забастовка. А аптека там рядом, в двух шагах.

Я развернулся к морячку.

— Метро закрыто, такси не содит!

— Чаво?

— Таво. Не выйдет у тебя с Пузаном связаться.

Помощник Евстратыча сделал честные-пречестные глаза: мол, и в мыслях не держал. Пыхтел вслед за мной, когда я двинулся в сторону центра, загребая пыль ногами. В конце концов, не выдержал.

— Слышь, Солдат! Много подломили в Белеве-то?

Кличке я не удивился. И сам так представился ворам. И пока в Зарядье прятался, поджидая поддельный паспорт, шлялся по трущобам в старой своей одежке — в солдатской рубахе с бурыми пятнами на вороте, штанах старинного мундирного кроя и высоких стоптанных сапогах. Мой вид никого не удивлял. Напротив, оказался в масть. В итоге, меня Солдатом и прозвали.

— Откуда такой интерес? Досужие разговоры очень вредны для здоровья, — для наглядности ткнул в шрам на горле. Отпускаемая мной борода его прикрывала пока плохо.

Подсадной от Пузана закатил глаза и поспешил увеличить дистанцию между нами. Разговор увял не начавшись.

Нашли аптеку в окружении лавок, торгующих пастилой, рукодельным мылом, фирменными горшками, кудиновским фарфором, канаватными покрывалами и узорными платками. Приобрели синие эмалированные жестяные коробки с маслом. Пошли обратно, не позарившись на местную сувенирку.

— Гляди, Солдат. Телеграф закрыт, а банк работает, — «морячок» показал мне на приоткрытую дверь каменного домика в торце Почтовой практически на самом берегу.

Банк, размером не превышавший флигель, или, если верить вывеске, небольшая общественная ссудно-сберегательная касса, утопал в яблонях и кустах малины. Немудрено, что мы его не заметили, когда вынырнули из сквера получасом ранее. Задний двор одноэтажного здания под шатровой, крытой железом крышей выходил на Москва-реку.

В голове у меня будто щелкнуло. Вернулся былой кураж. Идея с налетом на банк никуда из головы не делась. Масштаб не тот? Ну и что? Почему бы опыта не набраться? Место — лучше не придумаешь — безлюдно. Пути отхода — то, что доктор прописал: вниз по заросшему бережку проскочить, никто и не заметит. А там и на моторочку — и поминай как звали. Охраны не видно. Если только внутри сидит фараон.

— Дай-ка мне масло, — окликнул я дувшегося всю дорогу «морячка».

— Зачем? — испуганно спросил он и прижал к груди жестянку, как будто я собрался из вредности лишить его последнего.

— В кассу заскочишь. Осмотришься. Тебя как звать-то?

— Никола Мокрый, из Печатников. Нешта собрался банк на гоп-стоп взять?! — жизнерадостно воскликнул московский гость Коломны из породы тех, кто хуже татарина. Мой личный рейтинг в его глазах в мгновение ока поменял знак с минуса на плюс.

Я нахлобучил на его встрепанные вихры свою кепку, чтоб придать вид посолиднее. Забрал из рук жестянки с маслом.

— Я с тыла зайду. Проверю черный ход.

— Я пулей!

— Не суетись внутри. В разговоры не вступай. Зашел, глянул, вышел. И дождись, пока я за домом не скроюсь. Догонишь на тропинке.

— Сделаю!

Дурачок, что с него взять? Ему даже не пришло в голову, что я могу преспокойно спуститься сейчас к моторке и отдать команду покинуть пастиловые берега. Или пастильничьи? Или пастильные? Тьфу! Не о том надо думать.

… Внутри кассы, казалось, спали все. Трое служащих, шикарный кот тигровой масти и вся операционная деятельность. Пробуждение для последней оказалось смертельным, для живых особей — шокирующим.

— Это не ограбление, а революционная экспроприация! — заорал я с порога.

Банкиры вздрогнули, до конца не проснувшись. Кот взвился в воздух, как валерьянки хлебнул, и исчез в финансовых закромах.

— Бомба! Взорву все к чертовой матери! — поддержал меня забежавший следом Беленцов, потрясая коробкой из-под конфет с торчащим запалом.

Громкий лязг внутреннего засова, красные платки из развязанных бантов, закрывающие нижнюю половину лиц налетчиков, конфетная бомба и браунинг в моей руке убедили кассиров и заведующего, что сегодня не первое апреля, а революционный октябрь.