Элемент Водоворота

Сакуре было сложнее. Детская влюбленность хоть и притупилась со временем, но продолжала оставаться несбывшейся мечтой, тщательно подогреваемая врожденным желанием девушки кого-нибудь спасать. Все это время она искренне верила, что именно ей, может быть, с помощью Наруто, удастся спасти Саске от самого себя, от выжигающей его изнутри ненависти. Но посмотрев в пустые холодные глаза Саске, услышав его ледяной голос, увидев, как он изменился, каким... чужим стал, она вдруг поняла, что этот человек вовсе не тот Саске, который оставил ее на скамейке в аллее, когда покинул деревню. И не тот, кого она ждала прошедшие три года, о ком вспоминала, кого мечтала вернуть. Все ее старания, мысли и молитвы ему совершенно не нужны. Ее участие обременяет его, как всегда обременяло ее присутствие в команде. Созданный и тщательно охраняемый ею иллюзорный мир девичьих фантазий разбился, словно был сделан из дорогого, но хрупкого хрусталя.

Наруто и Макото всячески старались ее подбодрить, уговаривали, обещали, жалели, пытались развеселить. Они часами говорили, делились впечатлениями, пытаясь описать те неуловимые и столь разительные изменения в бывшем товарище, что так шокировали их обоих. Обсуждали, обратимы ли эти изменения и что им делать дальше. Сакура в очередной раз сняла с Наруто обязательство выполнять данное им в порыве чувств обещание вернуть Саске во что бы то ни стало. Наруто в очередной раз со всем своим упрямством отказался, упомянув в своей пламенной речи “путь ниндзя”, “слово чести” и “волю огня”.

Макото в основном молчаливо слушала их разговоры и вступала только тогда, когда замечала печальные и пустые взгляды товарищей. Ее задача была не дать им полностью погрузиться в переживания, заставлять их держать на поверхности хотя бы голову. И с этой задачей она успешно справлялась, инстинктивно задавая вопросы о детстве и совместных миссиях, которые неминуемо переходили в рассказы о смешных случаях, произошедших с Командой Семь в прошлом. Макото улыбалась и смеялась вместе с ними, про себя замечая, что в их глазах с каждым таким рассказом становилось все меньше грусти и отчаяния. Временами к рассказам подключался и Какаши, уточняя какие-то детали или добродушно подшучивая над своими учениками. Он искренне улыбался под маской, подарив Макото пару одобрительных и благодарных кивков.

Джирайя был погружен в свои мысли, хотя временами Наруто удавалось вытянуть на разговор и Отшельника. Когда говорил легендарный саннин, остальные молчали. Он рассказывал мастерски, интересно, красочно, вплетая в повествование скабрезные шутки, делая театральные паузы и даже раскладывая диалоги на разные голоса. Сказанные им слова оживали. Его слушали, затаив дыхание и, в случае Наруто, приоткрыв рот. Под внимательными взглядами сидящих у костра шиноби Джирайя удовлетворенно ухмылялся и продолжал рассказ, пока не догорали последние угли, а потом под разочарованные вздохи своих фанатов демонстративно отправлялся спать.

Возможно, благодаря обширному жизненному опыту Хатаке Какаши не был удивлен поведением своего бывшего ученика так же сильно, как Наруто и Сакура. В каком-то смысле, он ожидал чего-то подобного, готовился к этому и заранее пришел к выводу о том, что возвращение Учихи в Коноху может быть только добровольным. Пожалуй, он понимал Саске гораздо лучше, чем остальные члены Команды Семь. Может быть, даже слишком хорошо. Он знал, что помочь себе Учиха сможет только самостоятельно, и лишнее давление извне вызовет лишь новую волну раздражения и противодействия. Его больше беспокоили Сакура и Наруто. И он был безмерно благодарен Макото, которая так мягко, но настойчиво возвращала им душевное равновесие, позволив самому Копирующему заниматься своими насущными проблемами, требовавшими скорейшего решения. В его голове шла беспрестанная работа по анализу и сопоставлению фактов, выстраиванию причинно-следственных связей, совсем не связанных с Саске, Наруто и Сакурой.

Каждое утро он просыпался с твердым решением придерживаться ранее избранного курса «избегать молодого джонина из Скрытого Тумана». Однако к полудню, как правило, был уже порядком измотан борьбой с самим собой. Осознав, сколько еще времени предстоит провести в борьбе до заката, он погружался в режим сохранения энергии, доставал из дорожной сумки потрепанный уже томик и бесконечно перечитывал его, бессмысленно пробегая единственным глазом по строкам и улетая мыслями в совершенно ином направлении. Какаши с радостью уходил в вечерний дозор, предвкушая ночной отдых после дежурства, и сладко засыпал, чтобы утром снова проснуться решительным и полным сил.

Он старался всеми силами, садился от Харуки как можно дальше, лучше всего напротив, так, чтобы между ними танцевали языки пламени вечернего костра. Но вся беда была в том, что именно с этой точки было лучше всего видно, как меняется лицо молодого джонина во время беседы, как сменяют друг друга ирония, внимание, сарказм, веселье, хитрость, неизменно уступающие место легкой печали. Именно отсюда ему лучше всего были видны волшебные блики света от яркого огня, играющие в прозрачных, полных грусти серых глазах и на золотистой челке. Только будучи напротив он мог в полной мере насладиться изящными движениями тонких рук, по-юношески угловатых плеч и упрямого острого подбородка.

Харука не изменял себе, был скупым на разговоры, серьезным, временами ехидным. Он слушал речи учеников, сохраняя на тонких губах легкую ироничную усмешку, а потом вдруг устремлял взгляд за горизонт и становился задумчивым, плечи распрямлялись, а глаза расширялись и наполнялись грустью. Парень, казалось, выпадал из действительности, проваливаясь не то в воспоминания, не то в размышления, не то в предчувствия. А потом снова возвращался, засовывал руки в карманы, сутулил плечи и, склонив голову немного вбок, чтобы длинная челка не застилала глаза, хитро щурил глаза, прислушиваясь к разговору, и даже бросал пару фраз.

Знаменитый Шаринган-Какаши чувствовал себя бессильным и беззащитным, когда совершенно случайно эти потемневшие от недостатка освещения, подернутые дымкой невеселых мыслей глаза распахивались чуть шире, обнаружив, что он наблюдает за ним, затем слегка прищуривались и через несколько бесконечно долгих и одновременно мимолетных секунд снова прятались среди густых ресниц. Странное оцепенение не позволяло пошевелиться, встать и уйти, даже просто отвести взгляд, он, казалось, переставал дышать и воспринимать действительность, когда Харука смотрел ему в глаза, открыто, внимательно, заглядывая в спрятанную за семью печатями душу. Какаши в панике пытался сообразить, что удается прочитать этому парню в его глазах, лице, сердце? Не выдает ли он чем-то своей запретной увлеченности? Но самое удивительное и унизительное, что где-то в глубине души, так глубоко, что не видно даже ему самому, предательски шевелилась надежда, приводившая его в ужас. Надежда на взаимный интерес.

– Сакура-сан! – воскликнул Рок Ли, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу возле караульной будки и бросая встревоженные взгляды в сторону дороги, ведущей к тренировочным площадкам.

– Ну, наконец-то, – от стены отделился Шикамару и, сунув руки в карманы, лениво направился к прибывшей команде. – Мы ждали вас еще вчера, – медленно протянул Нара. – Готовьтесь, Пятая в бешенстве.

– Возникли некоторые осложнения, – отозвался Джирайя. – Я же послал ей жабу! – быстро добавил он.

– Вам лучше сразу к ней пойти. Она с самого рассвета на ногах, обещала открутить Вам голову, – Шика почесал затылок. – Если это не сделал кто-то до нее.

– Я так и подумал, – Джирайя довольно хмыкнул. – Я так понимаю, добровольцев пойти вместе со мной докладывать Пятой нет, верно? – Команда ответила дружным молчанием. – Ну что ж… Пойду один, а вы отдыхайте. И если что, не поминайте лихом, – саннин поправил свиток за спиной, отсалютовал на прощание и, свернув в ближайший переулок, прямиком направился в резиденцию Хокагэ.

Товарищи проводили его сочувственным взглядом.

– Думаю, нам стоит сегодня устроить день отдыха? – предложил Какаши. – А тренировки продолжить завтра, – закончил он, не обращаясь ни к кому конкретно и разглядывая высеченные на скале лица Хокагэ.