Элеонора Дузе

вольно худощавая, сейчас не оставляет желать ничего лучшего, а цвет

лица показывает, что она не напрасно изучала современную жи¬

вопись. Актриса искусно воспроизводит в живой картине те очарова¬

тельные розовые эффекты, которых добиваются французские живо¬

писцы, придавая человеческому телу приятный цвет клубники со

сливками и рисуя тени в алых и малиновых тонах. Она красит уши

в малиновый цвет, и они мило выглядывают из-под прядей ее кашта¬

новых волос. Каждая ямочка получает свое розовое пятнышко, а кон¬

чики пальцев столь изящно подкрашены розовой краской, что вам

кажется, будто они так же прозрачны, как уши, и будто цвет играет

в топких жилках. Ее губы словно свежевыкрашенный почтовый ящик,

а щеки до самых томпо опущенных ресниц цветом и бархатистостью

напоминают персик. Она красива нечеловеческой и неправдоподобной

красотой своей школы. Но такое неправдоподобие простительпо, по¬

тому что, хотя все это величайшая чепуха, в которую никто не верит,

и меньше всего сама актриса, все же красота эта сделана пастолько

искусно и ловко, настолько профессионально необходима и препод¬

носится с таким благодушным видом, что не принять ее невозможно.

...Это умение отыскивать все ваши слабости и играть на них,

льстить вам, терзать вас и волновать, а вернее сказать — дурачить.

И все это проделывает с вами Сара Бернар, играющая Сару Бернар.

Костюмы, название пьесы, порядок реплик могут меняться, но жен¬

щина всегда остается одной и той же. Бернар не вживается в образ

героини, а подменяет ее собой.

Этого как раз никогда не случается с Дузе, каждая роль которой

есть самостоятельное произведение искусства. Когда она выйдет на

сцену, возьмите, пожалуйста, бинокль и пересчитайте все морщинки,

которые время и заботы уже проложили на ее лице. Они — свиде¬

тельство ее человеческой природы, опыта, более глубокого, чем умение

скрывать эти красноречивые письмена под слоем купленного у апте¬

каря персикового румянца. Тени у нее на лице — серые, а не алые;

губы тоже порою бывают почти серыми, и нигде нет ни розовых пят¬

нышек, пи ямочек. Ее обаянию никогда не сможет подражать никакая

трактирщица, даже обладающая неограниченной суммой денег «па

булавки»,—никогда, даже если вместо ручки пивного насоса перед

ней окажутся огни рампы.

...Если говорить правду, то мадам Бернар ребенок по сравнению

с Дузе. Позы и мимические эффекты французской актрисы так же

легко пересчитать, как и идеи, которые она передает своей игрой. Для

этого вполне хватит пальцев на руках. Дузе же заставляет поверить,

что разнообразие ее поз и прекрасных движений неистощимо. Все

идеи, малейший оттенок мыслей и настроения выражаются ею очень

тонко и в то же время зримо. В ее па первый взгляд бесконечных и

разнообразных движениях мы не заметим ни одной угловатой линии,

не уловим никакого напряжения, которое нарушало бы изумительную

гармоничность и непринужденную свободу ее тела. Она прекрасно

владеет им, она гибка, как гимнастка или пантера, и в движениях ее

тела воплощается то многообразие идей, которое свидетельствует

о высоких свойствах, отличающих человека от животного и, боюсь, от

изрядного количества гимнастов.

...Никакое физическое обаяние не может быть ни благородным, ни

прекрасным, если оно не выражает обаяния духовного. Именно по¬

тому, что творческий диапазон Дузе включает в себя эти высокие

нравственные ноты, если можно так выразиться, она способна играть

любые роли, начиная от такого примитивного существа, как жена

Клода, и кончая нежнейшей Маргаритой или мужественной Магдой.

И вот почему такими убогими по сравнению с этим диапазоном ка¬

жутся те полторы октавы, в пределах которых Сара Бернар исполняет

приятные песенки и бойкие марши...»

В июле 1897 года Элеонора Дузе рассталась со своей прекрасной

квартирой в Венеции и переехала в скромную виллу в Сеттиньяно,

неподалеку от Флоренции. В марте следующего года ее соседом стал

Габриэле Д’Аннунцио, поселившийся в Каппончине. Именно тогда он

и окрестил домик Дузе именем «Порциункола».

Единодушное одобрение парижской критики и артистов, сердеч¬

ный прием со стороны требовательной парижской публики еще более

разожгли давнюю мечту Дузе об истинно художественном, поэтиче¬

ском театре. Успех, выпавший на долю пьесы Д’Аннунцио «Сон весен¬

него утра», позволял с надеждой взглянуть на поэта как на драма¬

турга.

Дузе была счастлива, что отвоевала для театра самого большого

из итальянских поэтов. Опасаясь, как бы семена, упавшие на благо¬

датную почву, не были развеяны ветром, она принялась лихорадочно

собирать труппу, способную играть в «Мертвом городе», когда это

будет возможно, и искала подходящий театр.

Из Мюррена, куда она приехала подлечить легкие, ибо от непо¬

сильной работы и переживаний здоровье ее пошатнулось, в письме от

6 августа она сообщила Д’Аннунцио, что намерена пожить в пансионе

Ортоны. «О, если завтра, и послезавтра, и в последующие дни, и

вообще когда-либо у меня не осталось бы надежды вылечиться (а сей¬

час я просто в отчаянии), я бы умоляла смерть прийти ко мне самой

короткой дорогой, потому что необходимость прозябать, не отдаваясь

целиком твоему произведению, приводит меня в ужас, как самое боль¬

шое несчастье!..» *

Получив известие об основании нового театра, Дузе 11 августа

отправила письмо известному критику Бутэ, своему другу еще со