Элеонора Дузе
Шрифт:
о которой он так живо и образно рассказывал ей в то памятное утро
возле венецианского канала. И можно себе представить, сколь горь¬
ким было ее разочарование, когда в ответ она услышала, что работа
над «Мертвым городом» не пошла пока дальше черновых набросков
и что вообще пьеса уже обещана Саре Бернар...
В конце сентября, возможно, раскаиваясь в том, что так обманул
своего верного друга, Д’Аннунцио, неожиданно изменив намерения,
всерьез принялся за «Мертвый город» и, меньше чем через два ме¬
сяца,
поставить ее на сцене.
Между тем Дузе, чтобы не остаться без работы, заключила
контракт на гастроли за границей. Впрочем, этот вопрос можно было
бы в конце концов как-нибудь уладить. Она готова была бросить все
на произвол судьбы и, если надо, заплатить любую неустойку. Про¬
блема заключалась в другом — где в такое время, осенью, когда все
труппы уже давно собраны, найти актеров, способных справиться со
столь значительным произведением. Она не сомневалась, что соста¬
вить такой ансамбль возможно, однако для этого надо быть свободной
от контрактов и не разъезжать где-то вдали от Италии.
Она пишет Д’Аннунцио: «Значит, так — я развязываюсь с турне,
которое собиралась предпринять. В середине октября я должна была
отправиться в Берлин, в Копенгаген, потом в Петербург. Ничего этого
не будет. Я остаюсь в Италии. Время от времени буду подрабатывать
и постараюсь a droite et a gauche* собрать кое-что для «Мертвого
города» **.'
Д’Аннунцио не хотел, да и не мог отказаться от своих обяза¬
тельств перед Сарой Бернар, взятых им еще до того, как он начал
работу над трагедией. Об окончании работы над «Мертвым городом»
он сообщил также и французской актрисе, которая написала ему в
ответ следующее: «Даю вам слово, что все подготовлено для того, что¬
бы сцена, артисты и все остальное были достойны вашего удивитель¬
ного тонкого гения».
Парижские газеты уже сообщали, что зимой в театре «Ренессанс»
будет представлена новая трагедия Габриэле Д’Аннунцио с Сарой
Бернар в главной роли. Перевод был сделан Эрелем с удивительной
быстротой, так что уже в начале 1897 года Сара могла телеграфиро¬
вать поэту: «Восхитительно! Восхитительно! Признательна от всего
сердца».
Однако Д’Аннунцио был в какой-то мере наказан за свое не¬
терпение. Сара оказалась вынужденной отложить премьеру «Мертво¬
го города» на более поздний срок, чем предполагалось вначале,— до
21 января 1898 года, и за это время Элеонора Дузе смогла бы поста¬
вить пьесу в Италии.
И все же право первой постановки было предоставлено француз¬
ской актрисе, и это оставило в душе Дузе горький осадок. Ведь пред¬
полагалось, что постановка пьесы в Италии могла быть осуществлена
только после того, как она увидит свет на парижской сцене. Однако
Дузе не отчаивалась. Как это часто
случалось с ней в минуты боль¬шого горя, она замкнулась в себе, не проронила ни слова сожаления
и возобновила прерванные переговоры относительно предполагавше¬
гося ранее турне по Европе. Копенгаген был уже потерян, что каса¬
ется предложений Берлина и Петербурга, то она согласилась их
принять. С конца октября 1896 года Элеонора и Д’Аннунцио не об¬
менялись ни единым письмом, ни одной телеграммой.
Она достигла такой духовной и творческой зрелости, когда счастье
дарить себя искусству снова стало для нее единственным утешением,
и больше, чем когда-либо, она чувствовала, сколь невыносим для нее
старый репертуар. «Новая обстановка,— писал Пиранделло127,—
соответствовала переменам, происшедшим в личности Дузе, и она
почувствовала, что ее желания, ее стремления серьезного художника
не позволяют ей с ее новыми духовными запросами браться за старые
роли. Женская истеричность, припадки страсти, все эти маленькие
* Всеми правдами и неправдами (франц.),
капризы маленьких женщин, банальность повседневной Жизни, од¬
ним словом, все эти приливы и отливы европейского театра между
1870 и 1900 годом не удовлетворяли больше Элеонору Дуз/е. Ее душа
была предназначена для чего-то другого, для чего-то менее баналь¬
ного, matter of fact *, для чего-то более героического, для более благо¬
родного выражения жизни».
Она начинает поиски пьес, которые соответствовали бы ее духов¬
ным запросам, и для этого настойчиво обращается к тем, кто, как она
надеется, скорее всего, может помочь ей создать репертуар, более
значительный в художественном отношении. Однако на все ее робкие
просьбы об обещанных новых переводах шекспировских пьес Бойто
отвечает упорным молчанием. Перед тем как снова пуститься в стран¬
ствия, она писала Бойто, который жил в это время в доме Верди:
«...Вы живете в доме, где царят мир и покой, а я? Где нахожусь я?
Я должна уезжать... снова возвращаться... Доколе? И с мольбой про¬
тягивать руки в пустоту» **. В последние годы жизни опа снова
вернется к этим грустным раздумьям в письме к Джованни Папини:
«Если бы вы знали, какая это была для меня мука, эти бесконечные
и долгие поездки! На пароходе я чувствовала себя самой нищей из
эмигрантов. А когда я возвращалась, полная впечатлений и с полным
кошельком, тогда было еще горше!»
После краткого отдыха в Париже Дузе с 22 ноября по 1 декабря
1896 года гастролировала в Берлине. В письме, посланном из этого го¬
рода 26 ноября, она рассказывает Бойто о том, как, пытаясь следовать
его примеру, всю жизнь стремилась к внутренней гармонии, как во
имя совершенствования своего таланта, этого дара божьего, она,