Эмиль и сыщики

– Я предлагаю совсем не то, - сказал Эмиль.

– А что нее?
– спросил Профессор.

– В гостинице я видел мальчика. Он у них, видно, лифтер. А может, посыльный. Кто-нибудь из нас должен к нему пойти и рассказать, в чем дело. Ведь он наверняка знает в гостинице все ходы и выходы, он нам поможет.

– Что ж, хорошо, - сказал Профессор.
– Очень хорошо.

У него была смешная привычка все оценивать: он словно расставлял всем отметки. За это его и прозвали Профессор.

– Ай да Эмиль! Еще одна такая штука придет тебе в голову, и мы дадим тебе звание академика. Хитер, будто в Берлине родился!

– воскликнул Густав.

– Уж не воображаешь ли ты, что хитрые рождаются только в Берлине? возмутился Эмиль. Он был явно уязвлен в своем нойштадтском патриотизме. Нам вообще еще надо подраться.

– Это еще почему?
– спросил Профессор.

– Он ужасно оскорбил мой выходной костюм.

– Ваш матч мы отложим на завтра, - решил Профессор.
– А может, и вообще отменим.

– Знаешь, твой костюм не такой уж дурацкий, - примирительным тоном сказал Густав.
– Я к нему привык. А подраться я всегда готов. Но учти: я здешний чемпион. Так что берегись!

– Я у нас в школе тоже абсолютный чемпион. Почти, - заявил Эмиль.

– Петухи настоящие, - сказал Профессор.
– Собственно, я сам хотел пойти в гостиницу, но вас и минуту нельзя оставить вдвоем: вы тут же кидаетесь друг на друга.

– Давай тогда я пойду, - предложил Густав.

– Хорошо, иди ты!
– сказал Профессор.
– Поговори с лифтером. Но будь осторожен! Может, тебе что-нибудь и удастся. Главное, постарайся выяснить, в каком номере живет этот тип. Через час ты вернешься и нам все доложишь.

Густав убежал.

Профессор и Эмиль стояли у ворот и рассказывали друг другу о своих учителях. Потом Профессор объяснил Эмилю, как разбираться в иностранных машинах, которые проезжали мимо, и Эмиль быстро начал осваивать это дело. Потом они вместе съели бутерброд.

Тем временем стало темно. Повсюду зажглись световые рекламы. Громыхало метро, гудели машины, дребезжали трамваи, ревели автобусы, позвякивали велосипедисты, - все эти звуки сливались в безумную мелодию ночного города. Из кафе доносилась танцевальная музыка. В кино начинался последний сеанс, и люди теснились у входа.

– Такое большое дерево, как вон то, у метро, выглядит здесь странно, сказал Эмиль.
– Кажется, оно заблудилось.

Мальчик был так захвачен видом ночного Берлина, что на минуту забыл, почему он здесь, забыл, что у него украли сто сорок марок.

– Мировой город! Кажется, что смотришь кино. Но не знаю, хотел бы я здесь жить всегда. В Нойштадте есть Верхний рынок и Нижний рынок, Вокзальная площадь, стадион у реки и площадка для игр в Азельском парке. Вот и все наши достопримечательности. Но знаешь, Профессор, мне этого хватает. Всегда этот праздничный шум по ночам... Тысячи улиц и площадей!.. Я заблудился бы... Представь себе, если бы вас не было и я стоял бы здесь совсем один. Прямо мороз по коже...

– Ко всему привыкаешь, - сказал Профессор.
– Я, наверно, не мог бы жить в Нойштадте, где всего три площади и Азельский парк...

– Ко всему привыкаешь, - повторил Эмиль.
– Но Берлин красив, спору нет. Здорово красив.

– А твоя мама очень строгая?
– спросил берлинский мальчик.

– Моя мама? Строгая?
– переспросил Эмиль.
– Да что ты! Она мне все разрешает. Но я не делаю ничего такого. Ясно?

– Нет, - честно признался Профессор, - мне это не ясно.

– Не ясно? Ну, так послушай. У вас много денег?

– Не знаю. Дома у нас о деньгах не говорят.

– Думаю, если дома не говорят о деньгах, значит, их столько, что не надо считать.

Профессор на минуту задумался, потом сказал:

– Возможно.

– Вот видишь. А мы с мамой часто говорим о деньгах. У нас их мало. Маме приходится все время подрабатывать, и все равно она не может свести концы с концами. Но когда мы идем всем классом на экскурсию, мама мне всегда дает не меньше денег, чем дают другим ребятам. А иногда даже больше.

– Как же она может?

– Не знаю, но она это делает. И я всегда приношу половину назад.

– Она хочет, чтобы ты принес назад деньги?

– Глупости! Но я хочу.

– Понятно, - сказал Профессор.
– Значит, вот как у вас обстоит дело.

– Да. Именно так. И даже когда она мне разрешает пойти с Претшом за город - он живет в нашем доме на первом этаже - и гулять до девяти часов вечера, я возвращаюсь к семи. Потому что не хочу, чтобы она одна ужинала на кухне. А мама даже настаивает, чтобы я гулял со всеми допоздна. И знаешь, я как-то попробовал остаться подольше. Но оказалось, что удовольствие мне уже не доставляет удовольствия. И я вижу, что она все же рада, когда я рано прихожу домой.

– Нет, - сказал Профессор, - у нас все совсем по-другому. Если я когда-нибудь приду домой вовремя, то наперед могу держать пари, что папы с мамой нет - они в гостях или в театре. Мы тоже недурно друг к другу относимся. Это точно. Но почти никогда не проводим время вместе.

– А для нас это единственное удовольствие, которое нам по карману! Но я вовсе не маменькин сынок. А если кто так думает, то я живо докажу обратное своими кулаками. Понять это, кажется, немудрено.

– Я уже понял.

Мальчики постояли еще немного молча у ворот. Ночь спустилась на город. Мерцали звезды. Месяц косил одним глазом над железнодорожным полотном.

Профессор откашлялся и спросил, не глядя на товарища:

– Вы, наверно, очень другу друга любите?

– Очень, - ответил Эмиль.

Глава двенадцатая

МАЛЬЧИШКА-ЛИФТпР В ЗЕЛпНОЙ ЛИВРЕЕ

Около десяти вечера во двор кинотеатра вступило подразделение резервного отряда, чтобы доставить провиант (бутербродов было столько, что ими можно было бы накормить голодающие народы) и получить новые распоряжения. Профессор был возмущен их появлением и заявил, что им здесь нечего делать: их задача - дежурить на Никельсбургской площади и ждать связного Трауготта.

– Не будь таким вредным, - сказал Петцольд.
– Мы просто умираем от любопытства: мы ведь не знаем, что здесь у вас происходит.

– Мы вообще думали, с вами случилась беда, потому что Трауготт к нам ни разу не прибегал, - добавил Герольд извиняющимся тоном.

– Сколько народу осталось на площади?
– спросил Эмиль.

– Четверо или трое, - ответил Фридрих Первый.

– Возможно, только двое, - уточнил Герольд.

– Больше не расспрашивай, - завопил в бешенстве Профессор, - а то еще выяснится, что там вообще никого не осталось.