Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

И если кто скажет, что такое невозможно, то пусть прочитает признание актера Михаила Боярского: «Я вообще не умею пить по пятьдесят-сто граммов — мне это не интересно. И потому всегда пил до тех пор, пока мог это делать. А останавливался лишь, когда уже больше не влезало. Отхлебывал я много. Три-четыре бутылки водки для меня было нормой. А вообще мой рекорд — четырнадцать бутылок за денъ\ Пить я бросил в девяносто четвертом году — обострился диабет, чуть не отказала поджелудочная. Теперь я не пью даже пиво»217. Другой актер — Жерар Депардье — сообщил: «Если я начинаю пить, то я не пью как нормальный человек. Я могу влить в себя 12, 13, 14 бутылок в день» («I can absorb 1^, 13, 14 bottles per day»)2¹⁸.

Да что там 14 бутылок, если друг героя-рассказчика в «Аэрофлоте» «сказал после 22-й, / Что в компании Аэрофлот / Кормят с ложечки черной икрой» (АР-7-142).

И уже почти трезвенником будет выглядеть Владимир Семенович на фоне воспоминаний старателя Вадима Туманова: «У меня есть возможность сравнивать. Ведь все эти годы, можете себе представить, какая публика со мной работала на приисках. Бульдозеристы, экскаваторщики, горняки. Так что я знал, как люди пьют. Ни в какое сравнение не шло с Высоцким»219

То неимоверное напряжение, в котором жил Высоцкий, требовало соответствующего количества спиртного для того, чтобы это напряжение снять. Как говорил Михаил Шемякин: «Все его нагрузки по накалу точно совпадали — он безумствовал, когда он пьянствовал, но когда он работал, то нагрузки, которые он нес, тоже были бе-зумными!»220. Но это была не единственная и, может быть, даже не главная причина загулов Высоцкого (ведь были же у него периоды, когда он находился «в завязке» по нескольку лет).

Во-первых, несмотря на огромное количество друзей и знакомых, поэт чувствовал себя одиноким — об этом говорится в начале песни «Про черта» (1966): «У меня запой от одиночества». А во-вторых, из-за многочисленных запретов и издевательств со стороны властей он часто искал забвения в бутылке: «Мы тоже дети страшных лет России — / Безвременье вливало водку в нас» (1979) (последняя строка здесь явно восходит к черновикам «Моего Гамлета»: «Век влил в меня подобие эрзаца»; АР-12-10).

Поэтому «Мишка пьет проклятую, — / Говорит, что за графу / Не пустили пятую». В несколько иной тональности этот мотив реализован в стихотворении «Жил-был один чудак…» (1973): «Другой бы, может, и запил, / А он махнул рукой: / “Что я, когда и Пушкин был / Всю жизнь невыездной!”».

Кстати, сам Высоцкий тоже связывал свои запои с цензурными запретами и давлением властей. Приведем фрагмент его беседы с запорожским фотографом Вячеславом Тарасенко в 1976 году: «“А сколько у тебя уже грамзаписей?” — “А, ерунда. В Союзе четыре пластинки, не считая ‘Вертикали’, гибкой. Хотел сделать в Париже в одной коммерческой коммунистической фирме, которая сотрудничает с Союзом, двадцать две вещи подготовил. А ‘контролеры’ говорят: никогда и нигде… Я их уже подготовил, а они зарубили…”. — “При такой напряженной жизни как ты отдыхаешь, от чего получаешь разрядку?”. — “Никогда не отдыхаю, но иногда пью — редко, но до упора”» [2802] .

2802

«Мы с тобой еще увидимся…» II Вагант-Москва. 1999. № 4–6. С. 55 — 56.

Точно так же пьет и его лирический герой: «Я сам добыл и сам пропил» («Я в деле»), «Я один пропиваю получку» («Я был слесарь шестого разряда»), «Пропился весь я до конца, / А всё трезвее мертвеца» («Песня мужиков» из спектакля «Пугачев»), «Я сегодня пропьюсь до рубля!» («Камнем грусть висит на мне…»), «Хоть душа пропита — ей там, голой, не выдержать стужу» («Снег скрипел подо мной…»), «Всё пропито, но дело не в деньгах» («Аэрофлот» /5; 563/), «Враз пропью и долото, и пальто» («Лукоморья больше нет»2 [2803] ), «Пью, бывает, хоть залейся: / Кореша приходят с рейса — / И гуляют “от рубля”!» («Про речку Вачу и попутчицу Валю»), «Гуляй, рванина, от рубля и выше!» («Штрафные батальоны»). Причем в предыдущей песне лирический герой тоже представал в образе «рванины» (бездомного бича, у которого душа похожа на «тельняшку — в сорок полос, семь прорех»).

2803

Вариант исполнения: Москва, НИИ дальней радиосвязи, октябрь 1967.

В таком свете становятся понятными воспоминания о Высоцком фотографа Наума Заборова: «Спрашиваю: “Володя, ты на машине?” — а то сколько раз мы предлагали ему выпить в наши дни рождения, праздники, у него всегда ответ: “Я на машине!”. Оказалось, что на этот раз он без автомобиля. “Ну, — говорю, — хоть теперь выпей, а то вокруг говорят, что ты алкоголик, а с нами ни разу не выпил!”.

Он задумался и отвечает: “Я свои нормы давно выпил” у? [2804] . Такие же слова произнес Высоцкий во время застолья у певца Юрия Гуляева: «К рюмке Высоцкий не прикоснулся — сказал: “Свое я отпил”» [2805] . Да и в песнях встречаются такие же конструкции: «Свое я отъездил, и даже — до нормы» («Запомню, оставлю в душе этот вечер…», 1970), «Свое отпили мы еще в гражданку» («Штрафные батальоны», 1963).

2804

Высоцкий: время, наследие, судьба. Киев, 1994. № 11. С. 7.

2805

Вдова Юрия Гуляева Лариса: «Однажды Гуляеву сказали — дескать, Фурцева недовольна тем, что он поет “Семеновну” с эстрадным оркестром, и у Юры сорвалось: “Дура ваша Фурцева!”. Кто-то ей эти слова передал…» / Беседовала Татьяна Чеброва // Бульвар Гордона. Киев, 2012. 7 авг. (№ 32).

Интересно, что если в «Мишке Шифмане» Мишку не пустили за границу, то в «Аэрофлоте» друг героя не может улететь в Ригу: «Ребята, он весь год летит на Ригу, / Берем пример, товарищи, с него» /5; 561/, - но в итоге все же улетает: «Пассажиры по трапу идут. / Друг! Прощай! Замелькали огни, / Да на кой тебе шут парашют? / При-стягни привязные ремни» /5; 563/, - а рейс героя-рассказчика вновь отменен: «Мой вылет объявили, что ли? Я бы / Чуть подремал — дружок, не подымай! / Вдруг слышу: “Пассажиры за ноябрь, / Ваш вылет переносится на май!”».

Таким образом, по сравнению с «Мишкой Шифманом» ситуация изменилась на противоположную (хотя речь здесь идет не об эмиграции, а всего лишь о загранкомандировке): там Мишку не выпустили, а герой-рассказчик улетел, здесь же — наоборот. Похожий сюжет — уже непосредственно связанный с эмиграцией — возникнет в черновиках «Лекции о международном положении» (1979): «Сижу на нарах я, жду передачу я, / Приемничек сосед соорудил. / Услышу Мишку Шифмана — заплачу я: / Ах, Мишка! Я ж тебя и породил!» (С4Т-3-278).

Как видим, здесь Мишку уже выпустили в Израиль, а героя, напротив, «заперли в тесный бокс», откуда он и слышит (судя по всему, по «Голосу Израиля») рассказ своего друга (понятно, что «тесный бокс» является метафорой несвободы, поскольку в настоящем «боксе» если и было какое-то радио, то только с советской пропагандой). И если в «Мишке Шифмане» (1972) Мишку просто не пустили за границу, то в «Лекции» (1979) героя уже заключили в тюрьму — налицо усиление мотива несвободы. И именно поэтому он с удвоенной энергией рвется в Израиль: «Мне хоть бы чуть хлебнуть, себя опохмелив, / Почуять сил прилив — и в Тель-Авив! <…> У нас любой закройщик в Мелитополе / На многое способен и горазд. / И, кстати, место Голды Меир мы прохлопали, / А у меня соседка — в самый раз! / Прошло пять лет, и выслан из Рязани я, / Я не еврей, но в чем-то я — изгой. / Готовлюсь я к обряду обрезания, / Спокойно спи, товарищ дорогой. <.. > Ах, что ты медлишь, бабушка? / Всего три тыщи миль — / Бери билет, Рахиль, — /Ив Израиль!» (С4Т-3-278).

По словам одного из организаторов концертов Высоцкого в Нью-Йорке в 1979 году Шабтая Калмановича, он планировал организовать и его гастроли в Израиле: «В Израиле была политика: каждый, доказавший свою специальность, — его отправят на получение гранта правительства Израиля. То есть если ты был кинорежиссер, а у тебя — ты приехал — не было денег снимать кино, ты мог получить от Израиля чуть ли не 50 % стоимости. Поэтому 12 человек заявили, что они режиссеры <…> Шесть из них сказали, что они будут снимать фильм с участием Высоцкого. Поэтому, когда я ему рассказал, он задумался и сказал: “Слушай, а кто, кроме Миши Калика? Кто еще?” <…> Я запросил, мне прислали [список]: оказалось, что все остальные врут, они никогда не были режиссерами. <…> хотели получить от него [от Высоцкого] положительные ответы, чтобы получить деньги и снять этот фильм. На самом деле, ему по-настоящему никто не дал бы поснимать. <.. > Он мечтал, он безумно хотел попасть в Иерусалим! Он не мог просто поехать, поэтому мы договорились, что он проверит со своими друзьями в КГБ: выпустят ли его. И если да, я бы ему организовал (мы занимались… там была фальшивая фирма, которая делала концерты). Мы подкрутили Пановых (были такие Валера и Галина Пановы). <…> Мы не имели отношение [2806] ^{[2807] [2808]} , и он должен был здесь договориться: выпустят ли его, и тогда, может быть, всё было»226.

2806

Так в стенограмме интервью. Вероятно, должно быть «отношений», то есть «дипломатических отношений» между СССР и Израилем (см. следующую сноску).

2807

Белорусские страницы-70. Владимир Высоцкий. Из архива Л. Черняка-8. Минск, 2009. С. 14 — 15. Ср. еще с одной репликой Калмановича: «…в Израиле он мечтал побывать с концертом — но тогда же не было дипотношений» (Шабтай Калманович: шпионский роман, или 12 дней с Высоцким / Беседовали А. Кружков и Ю. Голышак, 18.09.2009 //.

2808

Цыбульский М. Время Владимира Высоцкого. Ростов-на-Дону: Феникс, 2009. С. 387.

И собирался Высоцкий на эти гастроли в связи с репатриацией в Израиль своего друга, кинокритика Семена Чертока в том же 1979 году, когда и появилась «Лекция о международном положении». В одном из интервью Черток вспоминал: «А самая последняя встреча была у нас буквально накануне моего отъезда. Володя пригласил меня с дочкой на премьеру “Преступления и наказания” [12 февраля 1979 года].

После спектакля мы пришли к нему в уборную поблагодарить. Тут он говорит: “Знаешь, у меня в Израиле есть знакомый, я с ним познакомился в Париже. Он хотел бы устроить мой концерт в Израиле, но я боюсь, что меня обвинят в сионизме — у меня ведь папа еврей. Этот человек всех знает и, в конце концов, он делает то, что обещает. Зовут его Шабтай Калманович, я дам тебе его телефон, скажи, что ты от меня”.