Эрнест Хемингуэй: за фасадом великого мифа

В МАЕ 1959 ГОДА Эрнест приобрел за 50 000 долларов огромное имение, лишенное особого шарма и расположенное в Кетчуме, Айдахо, рядом с горнолыжным курортом Сан-Вэлли (Солнечная долина). Вид на Остроконечные горы и река Биг-Вуд могли быть чудесным уголком, полным дичи и рыбы, но для него ничто не могло заменить Финку, раннее утро на Гольфстриме или атмосферу «Флоридиты», а также воспоминания, что накопились в течение всех этих лет.

Когда он обосновался там в июле 1960 года, Эрнест страдал от депрессии, значительно превышавшей его обычных «тараканов». Глубоко потрясенный тем, что его вынудили покинуть Кубу, ослабленный своим состоянием здоровья, Хемингуэй испытывал все большие трудности с работой. Редактура книги «Опасное лето» для журнала «Лайф» его истощила, и он медлил ставить финальную точку в своих воспоминаниях о Париже, но тем не менее уже за несколько недель до этого он уверял своего издателя, что все «исправлено и в форме» [87] . Эрнесту хотелось бы запереться в своем кабинете с семи утра до часу дня, но простейшие идеи не приходили к нему, он не мог найти слова и иногда жаловался в слезах Джорджу Савье, своему другу и лечащему врачу, что не может больше писать.

87

Письмо Чарльзу Скрибнеру. Финка. 6 июля 1960 года // Еrnest Hemingway. Lettres choisies. Р.1026.

Несмотря на все попытки жены вернуть ему волю к жизни, он не проявлял больше любопытства и энергии. «Он, такой открытый, такой буйный и рациональный, стал замкнутым, апатичным и иррациональным» [88] , – пожаловалась Мэри Хотчнеру. В самом деле, Эрнест постепенно отказывался видеть своих друзей, все меньше и меньше охотился и во второй половине дня, после работы, часами молчал, без всякого выражения глядя на пейзаж из окна своего дома. В дополнение к своей работе и своему здоровью Эрнест также был обеспокоен своей якобы бедностью, и эта паранойя проявлялась во все растущем беспокойстве. Убежденный в том, что за ним следят налоговые органы и ФБР, он отказывался вести личные разговоры по телефону в доме, в машине или в ресторане, опасаясь прослушивания. «Федералы» были везде, или, по крайней мере, ему так казалось, и вскоре даже самые близкие члены его окружения стали подозреваться в причастности к заговору с целью его арестовать. 30 ноября 1960 года, после того, как Мэри застала его с дробовиком в руке и с отсутствующим взглядом, Эрнест был принят в клинике Майо, в Миннесоте, под именем Джордж Савье, чтобы эта новость не просочилась в прессу. Под предлогом проведения серии тестов, чтобы понять причину его напряженности, Эрнест фактически был передан в психиатрическую службу, и та несколько недель лечила его электрошоком. Два месяца, что он провел в клинике, стали для него кошмаром: Эрнеста контролировали днем и ночью, его диета стала еще более жесткой, и контакты с внешним миром свелись к минимуму, по крайней мере, чтобы пресса не прознала про его заключение и не разнесла эту информацию по всей стране. Тем не менее Эрнест получал обширную корреспонденцию и даже сообщение от нового президента Соединенных Штатов Джона Фицджеральда Кеннеди, который пригласил его и его жену на церемонию инаугурации. В январе врачи, отмечая улучшение в его состоянии, позволили ему вернуться в Кетчум. Как и Мэри, они надеялись, что возвращение к работе даст Эрнесту заряд энергии. Таким образом, в конце января 1961 года Эрнест вернулся в знакомую среду и попытался вновь заняться написанием того, что еще не было книгой, – «Праздник, который всегда с тобой» [89] .

88

Hemingway et son univers. Р.199.

89

В 1956 году Хемингуэй нашел чемодан, который он оставил в подвале отеля «Ритц» в Париже много лет назад. В чемодане был блокнот, в котором он вел записки о своей жизни в Париже. Он обработал и переписал эти записки. Их он использовал во время работы над книгой «Опасное лето». А книга «Праздник, который всегда с тобой» была создана уже после смерти писателя из этих самых записок: материалы были опубликованы его четвертой женой и вдовой Мэри Уэлш в 1964 году. – Прим. пер.

Тем не менее его состояние ухудшалось с каждым днем: он больше не выходил, не принимал друзей, его мания преследования, связанная с ФБР, продолжала расти, его корреспонденция становилась все более непонятной, его сомнительная дикция и его память, поврежденная электрошоками, все чаще ему изменяли, что осложняло редактуру его парижских воспоминаний. «У меня есть все материалы, и я знаю, как их использовать, – говорил он Хотчнеру, – но у меня не получается переложить это на бумагу […] Я не могу закончить книгу. Я не могу! Я провожу целый день за рабочим столом, я весь день цепляюсь за стол, чтобы найти очень простую вещь, фразу, но у меня не получается. Совершенно не получается. Понимаете, я не могу […] Это замечательная книга, а я не могу ее закончить» [90] . Неспособность завершить это дело привела Эрнеста в глубочайшее мрачное отчаяние. И тот, кто в подобные литературные простои всегда находил выход в развлечениях, больше не мог охотиться и пить, не мог заниматься любовью, и это отсутствие половой жизни с каждым днем все больше давило на его отношения с Мэри, которые становились все более и более напряженными. Несмотря на все ее усилия, она вынуждена была ежедневно выносить выходки Эрнеста, который тоже мучился подобной ситуацией, однако не мог найти выход. «Мэри чудесна, – признавался он Хотчнеру. – Сегодня, как и всегда. Она была такой смелой и такой хорошей. Это единственное счастье, что у меня осталось. Я люблю ее. Я очень ее люблю […] Она знает, как мне плохо, и она страдает, пытаясь помочь мне. Бог свидетель, я хотел бы избавить ее от этого. Но что важно для мужчины? Важно оставаться здоровым. Хорошо работать. Есть и пить со своими друзьями. Заниматься любовью. У меня нет ничего этого. Вы понимаете, черт побери? Ничего» [91] .

90

Papa Hemingway. Р.355.

91

Ibid. Р.373.

Вскоре ситуация в Кетчуме стала невыносимой для Мэри, и она по чьему-то совету попыталась вновь поместить мужа в клинику Майо. Но на этот раз врачи потребовали еще и согласия Эрнеста, а тот, услышав об этом, бросился к своему ружью и попытался выстрелить себе в голову. Только вмешательство одного из его друзей помогло избежать самого худшего. Наконец Эрнест согласился вернуться в клинику или, по крайней мере, сделал вид, потому что во время перелета в Миннесоту он снова дважды постарался совершить самоубийство, пытаясь броситься на пропеллеры, но у него не получилось. 25 апреля 1961 года Хемингуэй оказался за стенами клиники Майо, а в мае его подвергли новой серии электрошоков, что совершенно уничтожило последний остававшийся у него «капитал» – его память.

Во время пребывания в клинике Эрнест был изолирован: Мэри посоветовали остаться в Айдахо, и любой контакт с внешним миром разрешался ему только с одобрения врачей. И вот через два месяца госпитализации у него появилось явное желание снова взяться за работу, и врачи позволили ему снова уехать домой, даже вопреки мнению его друга Хотчнера и Мэри, которые во время редких общений с ним не отметили значительного улучшения. Эрнест надел маску. Тихий и спокойный, даже счастливый с врачами, он на самом деле оставался жертвой все тех же навязчивых идей и галлюцинаций: телефонная линия от его больничной палаты была на прослушке, его почту перехватывали, а ФБР готовилось арестовать его за неуплату налогов и преступления, которых он явно не совершал. Паранойя Хемингуэя и его панический страх перед ФБР – это было за пределами понимания.

Однако Хемингуэй был прав, по крайней мере, относительно надзора, объектом которого он себя считал. Его досье в ФБР, открытое публике при администрации Клинтона, благодаря Freedom of Information Act [92] , показывает, что его письма действительно просматривались, а телефон действительно был на прослушке. Записка от 13 января 1961 года напрямую сообщала Эдгару Гуверу о помещении Хемингуэя в клинику Майо. Хуже того, даже его собственный психиатр, доктор Ховард Ром, обсуждал его состояние с агентами ФБР.

92

Закон о свободе информации – федеральный закон, который допускает полное или частичное раскрытие ранее не выпущенной информации и документов, которыми обладает правительство Соединенных Штатов. Принят в 1966 г. – Прим. пер.

В любом случае Хемингуэй покинул Миннесоту 26 июня, и после четырехдневной поездки на машине он снова оказался в Кетчуме, наедине с Мэри и своим отчаянием. «Как вы думаете, что происходит с 62-летним человеком, когда он понимает, что никогда не сможет написать книги, которые хотел написать?» [93] – спросил он через некоторое время Хотчнера. «Хуже смерти – потерять то, что образует центр твоей жизни и делает ее тем, что она есть на самом деле. Пенсия – самое отвратительное слово на любом языке. Сам ты выбираешь ее, или это судьба требует, чтобы ты ушел, но уйти на пенсию и отказаться от своих дел – это эквивалентно погружению в могилу» [94] .

93

Ibid. Р.370.

94

Ibid. Р.288.

В воскресенье, 2 июля 1961 года, в 7 часов утра, Мэри проснулась от того, что она сначала приняла за хлопок двери. Но оказалось, что это Эрнест, присев у входа, через тридцать четыре года после самоубийства отца и менее чем за три недели до своего дня рождения, просто нажал одновременно на два спусковых крючка своего дробовика. На похоронах на кладбище в Кетчуме, у подножия Остроконечных гор, были прочитаны следующие строки из Екклесиаста, которые Хемингуэй поместил в качестве эпиграфа в свой первый роман: «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги своя. Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь» [95] .

95

L’Eccl'esiaste. Chap. I, V, 37. Trad. par Lemaistre de Sacy.

Заключение Человек на высоте

ХЕМИНГУЭЙ БОЛЬШЕ не модный писатель. Его любовь к охоте или бою быков, его страсть к огнестрельному оружию, его склонность к алкоголю, его хроническая неверность и мужской шовинизм – все это в настоящее время, как минимум, «политически некорректно». Даже ценности, которые он защищал, больше не актуальны: ни его чувство чести, ни его непримиримость, ни его особенная мораль – то, что Ивлин Во называл «базовым смыслом рыцарства» – не находят больше ответа. От него для широкой публики осталось только одно: его миф, его легенда.

И эта легенда чувствует себя достаточно хорошо. Имеется бесчисленное множество туроператоров, предлагающих туры «По стопам Хемингуэя»; каждый год на Кубе сотни его поклонников бродят по улицам в поисках мест, «освященных» этим великим человеком; некоторые даже в баре «Гарри» в Венеции не боятся платить огромные деньги за право посидеть за столиком «Папы», и не исключено, что в один прекрасный день в Париже какой-нибудь американец вдруг спросит дорогу в «Клозери-де-Лила» или в книжный магазин «Шекспир и К°». Дополнительное доказательство, если нужно еще одно, – это невероятное обаяние Хемингуэя, интернетные сайты, предлагающие копии его мебели, его охотничьи куртки и даже очки, не говоря уже о конкурсах двойников, которые ежегодно организует туристический офис во Флориде… Никогда, без сомнения, в истории литературы человек не был так известен, и я здесь имею в виду именно человека, ибо писатель (автор), как это ни парадоксально, остается неизвестным.

Но, к счастью, его наследие выходит далеко за рамки этих нескольких фольклорных мероприятий, и никому даже не приходит в голову сомневаться в значительном влиянии, что он продолжает оказывать на современную литературу. И все потому, что Хемингуэй был прежде всего великим писателем. Его романы и рассказы, которые уже почти сто лет назад посчитали «inaccrochables», согласно определению Гертруды Стайн, теперь стали классикой и постоянно переиздаются, а ученые тратят на их изучение годы своей жизни. Высмеиваемый некоторыми за свою почти наивную простоту «стиль Хемингуэя» восхваляют те, кто восхищается его честностью, его исключительным мастерством пропуска несущественных для смысла слов, его диалогами.