Erratum (Ошибка)

– Ты смешной.
– Говорит она, и пытается по-собачьи струсить воду с волос.

– Ты тоже.
– Смеется он, и понимает, что не умеет смеяться. Он - не тот, кто смеется.
– Лили...

– Смейся, - просит она, - дождь плачет за тебя.
– И в глазах ее светится грусть. Он знает, что это не дождь, это Лили плачет за него.

– Прости, - шепчет он, и дождь смывает контуры ее лица, оно растворяется и исчезает навсегда. И слово "навсегда" режет его на части, но слезы не видны под дождем, потому он смеется, кричит и смеется.

Четвертая стена. Его пронизывает насквозь боль. Ее тело корчится на полу. Снаружи нет ни войны, никто не умирает, рядом - никого. Но она мучится в судорогах от боли, которая сжимает ее душу, отпускает лишь на какие-то доли секунды, чтобы она успела вдохнуть, и накрывает снова.

– Я больше не могу, - глаза ее опухли и красны от слез. Костяшки пальцев выпирают на кистях рук, щеки впали. Она дрожит, ползет и снова падает, дрожит. А боль все кружит черной птицей, над ней, над тем, что некогда звалось Лили. И ни ей, ни боли в этом странном танце не остановиться.

Пятая стена. Холодное море, пустой пляж. Вокруг лишь чайки, и мусор, который остался с лета. Лили окутывает облако одиночества. Но она больше не страдает, ей никто не нужен - она так решила. Ей не нужна жизнь, она ею больше не дорожит. Ради чего? Все, кого она любила - ушли. Она никому не нужна. И не хочет быть нужной, потому что теперь знает, что все в мире - ложь и фальшь. Все обещания разрушаются, все надежды умирают, остается только море, и то не навечно. Ветер бросает ей пряди в лицо, как перчатку.

Шестая стена. Лили и других грузят в вагоны, загоняют, как скот. Потом долго-долго везут их куда-то в затхлом, пропитанном потом, кровью и страхом замкнутом пространстве. Вдруг поезд останавливается, двери раскрываются, и люди бегут, бездумно, безоглядно, на свободу, прочь от состава, врассыпную, в снег, к черному голому лесу вдали. И Лили толкают, она падает в снег, встает на ноги, бежит со всеми, когда сзади раздаются автоматные очереди. Падает сосед, потом она, почти не больно, только совсем невозможно становится бежать, и дышать, и свет меркнет.

Седьмая стена. Внизу плещется вода, холодная и темная. Руки Лили замерзли от прикосновения к металлическим перрилам моста. Но они так крепко сжаты - это привычка, привычка держаться. А страха уже давно нет, есть неверие в то, что хоть в чем-то есть смысл. Лили разжимает закоченевшие пальцы, улыбается и падает, падает и улыбается.

Восьмая стена. Лили хоронит ребенка. Слова окружающих режут ее фальшивым сочувствием, потому что никто из них не способен понять эту боль. Никто не знает глубины ее отчаяния и безумия. Она больше не принадлежит их миру. Она больше не принадлежит ничему, она чужая, одна, урод среди всех, урод, у которого вырвали сердце и закопали сейчас, засыпав землей и дав ему название на мраморной табличке сверху. Чтоб каждый знал, что здесь лежит сердце Лили, поливал цветочки, которые из него вырастут, обновлял краску на буквах, зажигал фонарики. Чтобы даже в темноте можно было ткнуть пальцем и сказать - вон там, видите, светится? Это сердце Лили горит, горит страшной болью, и ненавистью, и проклятием. Страшное изуродованное сердце Лили, которое хочет, чтобы на земле больше не было детей, чтобы ей больше не было больно, когда она смотрит на них. Которое остановится однажды, в то время, как ее пустое и бессердечное тело найдут прямо над ним.

Девятая стена. Лили идет босиком по огню, сквозь стены бушующего пламени, и ничего не чувствует. Ее волосы сами словно сотканы из пламени, в глазах сверкают отблески огня. Все мертвые идут за ней. Она - их проводник.

Ник с хрипом втянул воздух и рухнул со стола на четвереньки. Какое-то время он вынужден был так и оставаться, приходя в себя. Какой удачей было, что его никто не видит. Конечно, он поставил Небироса за дверью, но не ожидал ничего подобного. Так ярко, так невыносимо светились пережитые жизни в нем, так страшно. Он знал, что она больше не боялась, но знал, чего ей это стоило. Он не уверен был, способно ли было какое-то проклятие сделать подобное, или это было судьбой. Но в эту секунду он верил, что ад - на земле. Ему хотелось лечь на самое дно и ни о чем не думать. Ему! Он с трудом поднял голову и посмотрел на хрупкое тело на столе. Лили. Теперь он знал ее. Знание не принесло ему облегчения, а дало лишь нестерпимую боль. Он тряс головой и отплевывался, позволяя своей сути вытеснить ошметки воспоминаний. Лили, ходячий ад. Его мутило, выворачивало наизнанку, но стоило вспомнить ее серые глаза и взгляд, наполненный теплом и светом, как становилось легче. Он снова потрусил головой и поднялся на ноги. Держась за край стола, он смотрел на ее лицо, руки, лежащие ладонями кверху, подымающуюся и опадающую грудь.

– Проклятие!
– выругался он.

Глава 8

Танатаэль был самым молодым из ангелов, пришедших к свету божьему - так звали группу ангелов под предводительством Уриэля, которые спускались в ад, чтобы спасать проклятые души.

– Танатаэль, береги свой меч, - говорил ему Петра, начищая свой до блеска.
– Он сияет во тьме не хуже солнца.

– Петра, а ты много раз спускался?
– Спросил Танатаэль, затаив дыхание.

Петра посмотрел на него с улыбкой: совсем еще мальчишка, светлые волосы, голубые глаза - прямо серафим из-под куполов церкви.

– Не знаю, как тебя отпустили.
– Покачал головой Петра.
– Тебе бы больше подошло на седьмых небесах.

– Нет, я сам выбрал этот путь. Пусть многие говорят, что вы - безумцы, ходящие по грани. Но я не знаю никого, храбрее вас. Они там все презирают тьму, ее не видя. А вы- единственные настоящие, те, кто стоят на границе. Те, кто знают, что такое зло и истребляют его каждый день.

Петра покачал головой:

– Все не так, как ты думаешь, парень.

Танатаэль хотел еще что-то спросить, но Петра развернулся и пошел прочь. Парень не понимал, что происходит: разве он не должен был сейчас с гордостью и воодушевлением рассказывать ему о подвигах света?

– Мы не безумцы, но и не герои.
– Сказал подошедший к нему ангел с перебитым крылом.

– О, Илиэль, я знаю о ваших подвигах.
– Входновенно произнес парень.

– Да уж, сейчас я бесполезен.
– Ответил Илиэль, дернув поврежденным крылом.

– Как это случилось?

– Я спустился слишком глубоко. Когти демонов.
– Поморщившись, произнес Илиэль.

– А души?

– Я едва убрался сам.
– Зло ответил Илиэль.

Танатаэль казался растерянным.

– Но свет сильнее тьмы.

– Только не тогда, когда их когти входят в твою плоть, и тварей тысячи вокруг.

– А этот след, - юноша коснулся рубцов на плече ангела, - от кого?

– Это Небирос.
– Илиэль посмотрел парню прямо в глаза.
– Не дай бог тебе когда-нибудь встретиться с ним.

Таната невольно отвел взгляд, ему почудилась во взгляде смотревшего боль, которой по всем меркам никогда не должно было быть в глазах ангела.

– А что с Петрой?
– Спросил он, меняя тему.

– А что с ним?
– Горько усмехнулся Илиэль.
– Его любимая в аду.

– Как это?
– В ужасе спросил Таната.
– Ведь так не бывает, он же не мог... не должен был... сходиться ни с кем из...

– Из кого?
– Илиэль смотрел в упор на парня.
– Ты уверен, серафим, что все еще готов остаться здесь? Мы - не сияющие незапятнанные существа, как твои знакомые.