Эта тьма и есть свет
Шрифт:
— Рейви! — визг Нейары оглушает меня. Я помню, как красиво она пела на последнем вече. — Рейви, на помощь!
Зажимаю уши руками, чтоб отрешиться от звуков. Перед глазами испуганное лицо Рейви, которая поняла всё раньше меня, и я пытаюсь представить себе площадь ее глазами.
Она увидела испуганную Нейри, увидела городничего, услышала то, что он сказал, и
она
все
поняла.
С зажатыми ушами я слышу стук собственного сердца и перевожу взгляд на линию горизонта. Он пылает. Корабли, стоящие на якорях — они кажутся высокими поминальными кострами. Я вспоминаю,
«Ради меня!» — голос Рейви в моих ушах.
Она
все
поняла.
Ноги подгибаются, я прячусь за бочкой, развязываю широкий платяной пояс, повязываю чурбан поверх коротко остриженных волос.
Мне шестнадцать — вот в чем дело. Вот почему Рейви просила за себя. Молодой бог позвал меня всего год назад, и я еще не встретила своего суженного. Моя фигура похожа на мальчишескую, мои волосы острижены из-за вшей, которых боится матушка, и
они
не
поняли.
Я облизываю ладонь, провожу ей по пропитанной городом поверхности брусчатки, а потом протираю лицо. Грязь въедается в кожу, вонь ударяет в нос. Торговцы рыбой почти никогда не выглядят привлекательно, неудивительно, что
они
не
поняли.
Мое сердце бьется, как будто я бежала вдоль всего побережья. Я выскакиваю из-за бочки и заставляю себя не слышать криков Нейары. У неё всегда был громкий, красивый голос.
— Ей, парень, ну-ка погоди! — доносится в спину.
Я бегу быстрей. Они могли бы погнаться за мной, если бы увидели такую, как Нейара, но низкорослый мальчишка-замарашка им не нужен. Сейчас, пока они не соображают, что делают, они оставят меня в покое.
Я понимаю, что плачу, только когда глаза начинает жечь, будто чистила лук. Вытираю слезы рукавом и продолжаю бежать, сворачивая в подворотни, куда матушка велела не соваться ни под каким предлогом.
Возле борделя свалка. Здесь уже разлили масло от ламп, бушует пламя, но им все равно. Они приходят и уходят, берут то, что могут, а остальное сжигают, и, хоть я прилежно молилась целый год Молодому богу, тот не уберег Рейви, Нейару, родителей.
Городничий не выходит у меня из головы, когда я выбегаю к воротам. Там слышно скрежет металла — должно быть, идет бой. Я гадаю, почему городничий вышел к нам и сказал, что на утро будет сбор.
Вспоминаю слова отца: «Если война, Сьюзи, беги к любому паромщику, беги хоть к старому Джону, беги как можно дальше, но потом… потом, Сьюзи, тебе нужно будет вернуться на Восточный Маяк».
Я спрашивала его, почему нужно возвращаться на Восточный Маяк, но не сумела добиться никакого ответа. Он замолкал, точно рыба на столе для разделки. Становился грустным и уходил пить. И я боялась, что когда-нибудь мне придется узнать, что ждет нас на Восточном Маяке.
Стражники не замечают меня. Я оглядываюсь, покидая город, и замечаю, что налетчики одерживают верх. Из десятка постовых в живых двое, и те измотаны, им не выстоять дольше пары минут.
Я шепчу молитву Молодому богу и надеюсь, что тот примет их в свое царство.
Ноги несут дальше, прочь от города, я снова смахиваю слезы. Когда к горлу подкатывает тошнота, воспоминания о крике Рейви приводят меня в чувство. Я проглатываю слюну и бегу дальше.
На Нижнем
Сходе видно лодочника. Он торопливо погружает на плот свертки вещей.— Дядюшка Филипп! — кричу сорванным от долгого бега голосом. Задыхаюсь.
— Сьюзи? — судя по голосу, он рад видеть меня. — Детка, скорей, прыгай! Я уже отплываю.
— Дядюшка Филипп, кто это?
Ни о чем не думаю, прыгаю на плот и слежу за тем, как он отталкивает кусок дерева шестом.
— Спасайся, Сьюзи!
Руки старого Филиппа роняют шест. Он разворачивается и бежит прочь, туда, откуда прибежала я.
— Дядюшка Филипп, куда вы?
— Спасайся!
Я ступаю вперед, повинуясь порыву, понимая, что старик побежал прочь ради меня, нога скользит по мокрой древесине, я едва могу удержать равновесие.
— Ради меня, Сьюзи! — голос Филиппа тонет в темноте Схода.
Слышу свист стрел — ничком бросаюсь на плот, снова зажимаю уши руками. Вспоминаю, что иных стрелков обучали следить за дымкой над водой. Убираю ладони от ушей и зажимаю рот. Плот неспешно плывет к бухте. Я понимаю, что течение вынесет меня точно к горящим кораблям. Там никому не удастся преследовать меня.
Перед глазами лица Рейви и старого Филиппа.
Я не понимаю, почему они кричали: «Ради меня».
Возле моего лица погружается в дерево стрела. Я вижу это, будто меня наделили колдовским зрением. Взгляд сам собой начинает шарить по кустам, по деревьям.
И я замечаю его — стрелка. Он сидит на ветке дерева, поджав под себя ноги. Ему, кажется, это совсем не трудно. Пламя из города освещает его лицо и длинные уши.
Эльф.
Я вижу, как он прикладывает к губам указательный палец, а потом слышу его крик:
— Мёртвый!
«Ради меня, Сьюзи» — я закрываю глаза и представляю себе, что умерла, потому что только это сейчас может спасти мне жизнь.
Плот несет дальше, я слышу крики, которые обрывками доносит ветер со стороны бухты. Тело начинает замерзать. Я понимаю, что промокла, чувствую, как холод сковывает пальцы ног, рук, потом перетекает к спине. Когда пламя остается позади меня, я чувствую, что стала камнем.
«Мёртвый», — это про меня.
Я не знаю, стоит ли спрыгнуть с плота и добраться до побережья вплавь, или подождать еще. Я никогда не плавала по потокам Нижнего Схода. Моя семья промышляла моллюсками, и поэтому лучше я ощущаю себя на океанской глади. Бухта опасна, здесь могут быть отмели, камни.
Поглядывая в сторону оставшегося за спиной порта, я вспоминаю эльфа. Его лицо, длинные уши и жест: рот, прикрытый указательным пальцем.
Совсем по-человечески.
Почему он оставил меня в живых? Из жалости? Потому что хотел помочь?
Я злюсь на него. Чувствую, что в груди просыпается волна ярости. Она захлестывает меня с головой, как первая волна шторма, и я сама ныряю под воду. Плыву до берега, щупая дно ладонями. Мне холодно, мокро, но спокойно. Под водой мне свободней, чем на берегу.
Земля кажется вязкой. Я выползаю на берег, провожаю взглядом плот, который спас мне жизнь, и вижу перед собой
Восточный
Маяк.
Место, куда нужно добраться, если началась война.
За спиной я слышу треск сломанных веток.