Эти несносные флорентийки

Обстановка накалялась.

— В общем, ты считаешь, что у меня нет ничего общего с профессиональным долгом?

— Ma que! А ты, видно, решил, что я в маразме, а?

— Я не сказал, что ты в маразме, я подчеркнул, что в том, что касается твоей профессии, ты невероятно тщеславен!

— Я предпочитаю лучше быть таким, чем мягкотелым выскочкой, как ты!

— Ромео, отдавай себе отчёт в словах, которые ты употребляешь!

— Луиджи, обрати внимание на свой собственный словарь!

Наполовину привстав из своих кресел, они смотрели друг другу в глаза, как два петуха, полностью готовые к бою.

— Ромео, всего один телефонный звонок мне потребуется, чтобы освободить тебя от следствия!

— И выставить себя в смешном виде!

— Я сошлюсь на твою неспособность!

— Никто тебе не поверит!

— Зазнайка!

— Завистник!

— Завистник, я?

— Вот именно! Ты стараешься направить меня по ложному следу, чтобы порадоваться моему провалу!

Роццореда воздел руки к небу:

— Я должен был быть осторожней! Нужно быть ненормальным, чтобы верить в дружбу веронца!

— И чтобы верить в искренность флорентийца – тоже!

Могло случиться непоправимое, если бы телефонный звонок не прервал этот обмен любезностями. Не отрывая глаз от собеседника и как бы говоря этим, что ораторский поединок всего лишь прервался, Луиджи снял трубку.

— Комиссар Роццореда слушает... Что?.. Когда?.. Хорошо, ничего не трогайте, мы приедем.

Луиджи отставил аппарат и, погасив гнев, дружески заметил:

— Ты пропал, Ромео... Я был прав, а ты нет.

— Что произошло?

Веронец пытался храбриться, но от волнения у него заболел живот.

— Бергама только что позвонил мне из дворца Биньоне... Убийца Монтарино покончил с собой. Он оставил признание.

— Кто же это?

— Тоска дель Валеджио.

— Это невозможно!

— Почему?

— Ma que! Она сказала моему сыну, что знает имя виновного!

— Она прекрасно его знала, потому что речь шла о ней самой! Это позволило ей изображать из себя прорицательницу... Вообще, она не была лишена юмора, несчастная помешанная... Ну, пошли и забудем наш спор, мы и так раздражены.

Тарчинини не отвечал. Униженный, он вынужден был признать, что первый раз в своей жизни он ошибся. Для него мир рухнул в этот час, мир, в котором он был королём благодаря своей великолепной самоуверенности, а также тому, что он полностью доверял себе. Должен ли он отныне сомневаться в своих способностях? Это больше чем провал, это крушение карьеры. Он слишком хорошо знал себя, чтобы понять, что Ромео нынешний — не вчерашний Ромео, в коже которого он теперь просто находится.

Тоска лежала, распростёртая на своей кровати, старая ночная птица, которой смерть вернула безмятежность. Под ироническим и жалостливым взглядом комиссара Роццореда Тарчинини тщательно осмотрел шею жертвы.

— Надо отдать тебе должное, Ромео. Она не была задушена. Она повесилась.

— Вижу.

— Впрочем, возьми записку, которую она оставила.

Веронец взял протянутый ему листок и прочитал: «Perdone mi. So mi che go messa Antonio» [14] .

— Я никогда не видел почерка Тоски, как же ты хочешь, чтобы я был уверен в подлинности этой записки?

— Ты цепляешься неизвестно за что! Ну ладно! Я сейчас покажу тебе, что я хороший игрок. Бергама... Унесите немедленно тело в морг и скажите медицинскому эксперту, чтобы он сделал всё как можно скорее. Скажите ему, что прошу его о личной услуге.

14

«Perdone mi. So mi che go messa Antonio» – «Простите меня. Это я убила Антонио» (на венецианском диалекте).

Инспектор отдавал нужные приказания, и как только специалисты криминального отдела закончили свои операции, труп был убран. Роццореда обратился к другому полицейскому:

— Мартино, покопайтесь в этой комнате и постарайтесь найти образцы почерка покойной, а потом бегите к Бергонцо, чтобы он сделал срочную экспертизу. Удовлетворён, Ромео?

— Удовлетворён — это не совсем точное слово, Луиджи.

Между Тарчинини и Роццореда было договорено, что первый завтра же садится в веронский поезд. Флорентиец попросил своего коллегу зайти к нему перед отъездом и обрисовать ему процесс, поставив точку на деле Монтарино.

Ромео был в очень плохом настроении. Он распрощался со своими коллегами без признаков тепла, поскольку подозревал, что они довольны тем, что сбили спесь со «знаменитого» Тарчинини. Тарчинини и сын скупо позавтракали, и полицейский повёл Фабрицио по разным музеям, где измаявшийся и хмурый ребёнок начал подумывать о том, что каникулы с папой это не тот отдых, о котором он мечтал. Можно сказать, что в отместку за свой провал Ромео хотел отвратить от Флоренции своего сына.

Вечером, прежде чем ложиться спать, Фабрицио тихо спросил:

— Папа... перед отъездом можно я зайду попрощаться к Софии?

— Никогда в жизни!

— Но папа, она несчастная!

— Что ты об этом знаешь!

— Когда я вошёл к ней, прежде чем ты вернулся с другими...

Тарчинини подпрыгнул на стуле.

— Ты ходил к ней? Я ведь запретил тебе.

— Это потому, что я очень люблю её, Софию.

Веронец на мгновение забыл свою горечь, чтобы с удовольствием отметить, что у его сына, без сомнения, такой же хороший вкус, как и у него, в том, что касается женщин. Смущённый отец спросил:

— А... она была... в чем?

— В платье почти до подбородка.

Отец успокоенно вздохнул.

— Но ты знаешь, я нахожу, что она красива, когда ходит без всего. Ей так больше идёт...

Тарчинини полностью разделял мнение своего сына, однако его отцовская ответственность запрещала ему выказывать удовлетворение, а он предпочёл сменить тему.

— А почему ты решил, что она несчастная?

— Ma que! Потому что она плакала... даже когда я тоже заплакал!

— А почему такое горе?

— Она не захотела мне сказать.

— Может, она узнала о смерти гадалки?

— Нет, это было до...

— До чего?

— До того, как консьержка позвала инспектора, чтобы рассказать ему о том, что колдунья повесилась.

— Ты не догадываешься, почему София была так огорчена?

— Нет... Она рвала кучу каких-то писем и даже фотографии.

— Так, хорошо... а теперь ложись спать.

Фабрицио послушался. Малыш залез под одеяло, а Ромео, в свою очередь, скользнул в свою кровать и погасил свет.