Это было у моря

— Что ж, ты удачно выбрала точку обозрения. Эта моя лучшая сторона. Ты хорошо рисуешь.

— Спасибо.

— Это не комплимент. Рисунок твой мне не нравится. Я вообще не понимаю, зачем он нужен, что за странная на тебя нашла прихоть. Рисовать надо то, что красиво, а не всякую гадость, я так считаю.

— Я рисую, то, что я считаю красивым. И то, что люблю.

— С чем тебя и поздравляю. Потом повесишь в супружеской спальне — назло Мизинцу… Ну прости, я не хотел…

— Ты все испортил. Зачем ты смеешься надо мной? Мне обидно, знаешь ли…

Пташка смяла тонкий лист бумаги, над которым просидела все утро, и дёрнулась с кровати.

— Пусти меня. Пойду завтракать.

— Ну нет. Я-то еще не позавтракал.

На поцелуй она не ответила. И все же плакать не разучилась — вон, на рыжих, выкрашенных темной тушью ресницах уже задрожали слезы.

— Ты все о рисунке? Боги, Пташка! Это же полное безрассудство! Ну зачем тебе это? Мало мне треклятого зеркала, так ещё и ты туда же. С тобой я забываю, что я такое, а ты тут мне решила напомнить… Очень жестоко…

— Ты не понимаешь… Если… Если нам придется расстаться — это единственное, за что я смогу уцепиться…

— Это меня и пугает. Не надо тебе цепляться… Ты — как птичка, которую выпускают из клетки. А она прячется за прутья и не хочет лететь…

— Ты — не прутья. Ты — наоборот, то, что за окном. Ты — моя свобода, мой выбор. То, что не навязали, что не впарили нарочно. Как ты не понимаешь? А еще заводишь эти глупые разговоры о рисунке. Да для меня наша с тобой история — единственный просвет в этом царстве тьмы и ужаса. Если бы не она — я бы уже там утонула. Ты не представляешь, как я была близка…

Сандор содрогнулся, вспоминая плато.

— Представляю. Поэтому прости меня. Забирай свой потасканный рисунок — теперь у него более потрёпанный вид, прямо как у оригинала. Ты его еще подожги там-сям, вообще получится шедевр реализма. Обещай, что не будешь показывать его школьным подружкам…

— Вот этого не обещаю. Они все от зависти лопнут. Это вам не мальчики-одуванчики из параллельного класса. А потом, мои подружки все питали — в отличие от меня, заметь — странную тягу к брутальным мужчинам.

— Ах, вот как это называется…

Сандор захохотал.

— Право слово, Пташка, хрен разберёт, что у вас в головах. Я думал, это тебя вкус подводит, а это, оказывается, общее место. Жуть. И чему вас учат в школе в этой долбаной? Я еще когда сам учился, подозревал, что ничего хорошего там поведать не могут. И вот теперь я воистину в этом убедился… Это же рассадник странных идей и еще более странных зависимостей…

— В этом не могу с тобой не согласиться. И еще — я вряд ли вернусь в школу…

— Еще как вернешься… Вот запихаем Мизинца на полочку, под стеклянный колпак, и пойдешь в обратно за парту как миленькая… А нет — буду стоять за дверью — чтобы не сбежала…

— Так я согласна…

На этот раз поцелуй получился что надо. Пташка со своими черными волосьями казалось, стала еще смелее — и вместе с тем сама себя смущалась. Это было донельзя трогательно — и возбуждало еще сильнее…

— Ты, кажется, хотела завтракать…

— Что? Потом…

Правильно. Кому он нужен, завтрак…

Через четверть часа он-таки спровадил ее за дверь.

— Иди-иди. Я еще не полностью оклемался. Ты меня угробишь, невозможное создание… От тебя невозможно оторваться — а если мы хотим выехать к вечеру, лучше бы мне еще поспать — голова все равно, как котел. А ты иди ешь. А то эта твоя временная прошлая немота, похоже, и аппетита тебя лишила… Так опять останешься без груди… Я как-то слышал, как Серсея объясняла Мирцелле, что если резко худеешь — то как раз в тех местах…

— Ну, мне не привыкать…

— Не нужно. Ступай. Мне нравится твоя фигура… Да идиоту только она не понравится…

— А ты знаешь — ты первый заставил меня задуматься, что я красива…

— Ну ты даешь! А как же Джоффри? Я думал, ты просечешь — чем больше ты ему нравилась, тем гаже он нападал…

— Фу, не говори о нем, а то аппетит испортится…

— Так вали.

— Ты — бессмысленный грубый мужлан. Я ухожу. Нет, знаешь что — не пойду. Сначала помоюсь. И тебе, к слову, не помешало бы. Ты ночью весь вспотел — мне даже пришлось с тебя майку стаскивать…

— А, вот как она очутилась на кресле… Моя заботливая девочка. Как тебе удалось сладить со мной?

— Я тебя укротила. Одомашнила.

— Одурманила, ты хочешь сказать? Как бы ни было, я и так тащусь за тобой, как идиот. Почему как, впрочем? Идиот и есть. И в ванную тоже пойду…

— Пташка, ты в курсе, что у тебя с волос течет лиловая краска.? Это очень странно выглядит. Точно ты — образ на бумаге…

— Сам ты образ. Просто краска не вся вымылась… Не трогай, а то у тебя тоже все руки будут в ней…

— Какая разница… И не только руки, возможно… Лиловой краски я не очень боюсь… Хотя — Пес в лиловых пятнах — это еще более странно, чем рыжая пташка, покрашенная в синий цвет…

— Он не синий, он черный…

— Синий, черный… Хорошо, что хоть ресницы остались, как были… На память… Знаешь что — с тебя в качестве штрафа за это безобразие в душе — рисунок. На этот раз себя нарисуй — и не отпирайся, уверен, что сможешь. В том же ключе — мне на память… Только в исходном цвете, не черной…

— Я думала, я тебе нравлюсь такой…

— Ты мне нравишься. Точка. Цвет меня мало беспокоит — но в оригинале ты мне нравишься больше. Так ты взрослее — и жёстче. И это меня не радует. Спасибо твоему мерзкому мужу…

— Знаешь, Алейна — она сильнее меня. И может делать то, что не могу я. Но, когда я с тобой — она поневоле исчезает. Алейна не умеет любит — это ее сила и ее слабость…

— Тогда включай Алейну и дуй есть. А то завтрак уберут…

Пташка вытерлась — с его небольшой помощью, оделась — сама, это ему было не с руки — и ушла. Сандор вышел из ванной и опять уставился на ее рисунок. Зачем все же? На своей картинке Пташка изобразила спящего мужчину — Сандор не знал за собой такого тотального спокойствия — ему казалось, что в голове вечно бушует рой нехороших мыслей, что, как злые осы, портят все вокруг. Это было не так, как он сам видел себя в зеркале. На рисунке был он — не было сомнения в пойманном сходстве — и все же Пташка нарисовала его почти красивым. Глупая девочка. Это было очень странно — он спал, ему снилась Пташка, а она тем временем рисовала его лицо. Понятно, почему он вышел таким благообразным — на нем ее отсвет. Когда Сандор смотрел на свою физиономию в зеркале, он видел там только собственное уродство — и вечно маячащий призрак Григора… Она же преображала его… Такая маленькая рыжая фея, притворяющаяся черной чертовкой… Сандор усмехнулся, плюхнулся в кровать. Спать все равно хотелось. Когда им еще удастся отдохнуть… Чем дальше в лес, тем ближе запах зверя. Он не сомневался, что их след уже взяли. Скоро и охотнички пожалуют. Будут им тогда картинки. Так что, пока дают — надо спать… Реальность зарябила, завернулась рыжим локоном — и он провалился во тьму. Спящий мужчина с непривычно спокойным челом — и его слегка помятое, но удивительно точное изображение, валяющееся возле кровати на кресле. Такую картину обнаружила Санса, вернувшаяся из буфета. Ее трясло. И было почему. В качестве приправы к завтраку ей достался разговор с любимым мужем…