Это было у моря

И плачет робостью. И рвенье

Мое бессмысленно. Ты далеко.

Хоть здесь ты, рядом. Терпкий локон

Горит, как пламень, у щеки…

Ты вся в полете, как в потоке

Низвергнувшейся вверх реки

Я каждое мгновенье прожил,

Как сотни жизней вопреки:

Паденье рук, и соль на коже,

Ресниц пушистых мотыльки…

И ты одна всегда. И будет

Так до скончания веков

Меня никто уж не осудит, —

Весь мир погас и был таков.

Лишь ты одна. Ты смотришь строго

Как мать забытая, как дочь

Еще не слепленная богом

Не в силах встать и превозмочь

Всю злую горечь этой связи,

Больной, бесправной и слепой

Мы вне контекста, прочь из грязи

Летим, срываясь на запой

И завтра ничего не значит.

Ты время стерла, словно пыль

Ладонью узкой. Осень плачет.

И наша небыль — словно быль.

Он остался ночевать у нее. Какая кому разница? Через пару дней он посадит Пташку в самолет — и все, дело сделано. Она полетит к родным — а он потащится на мотоцикле в столицу — восстанавливать доброе имя, будь оно неладно. Сандор был готов биться об заклад что вся эта история обеспечила ему пожизненный волчий билет в мире охраны. Теперь его наймет лишь псих — или какой-нибудь мафиози — не охранять, а скорее устранять. Это, правда, тоже работа, и неплохо оплачиваемая. На худой конец и она сгодится. Но лучше бы что-нибудь другое. На этот сезон он уже достаточно пресытился трупами…

Сандору не спалось. Пташка таки заснула — опять в слезах. Теперь до нее и дотронуться было невозможно — тут же начинала рыдать. Что там творится, в ее голове? Хотелось бы ему знать. Или лучше не надо? Если он будет слишком стараться вникнуть в эти мятежные обреченные мысли, то забудет, что решил поступать правильно и действительно отвезет ее в ближайшую мэрию и женится на ней. После ее замужества и вдовства ей едва ли нужно разрешение тети на следующий брак. Сандор сознательно об этом умолчал — а то бы сразу и нарвался. От мысли что она могла бы стать его — навсегда — голову здорово туманило, прямо как после стакана чего-нибудь крепкого — а от позвоночника к паху летел скорый поезд неутолимого желания ею обладать — даром что они занимались любовью с час назад. Даже любовь нынче утонула в слезах. Даже когда он довел ее таки до вершины — или до бездны — (сегодня это было трудненько, но ему хотелось: по наитию, делая то, что обычно он не делал, трогая там, где трогать не полагалось — обычные приемы не срабатывали) вместо вскриков, прерывающегося дыхания, нежного шепота, которым Пташка обычно его награждала, она залилась слезами, и все это готово было уже перерасти в самую банальную истерику. Пришлось останавливаться и утешать ее. А она все повторяла: «Прости меня. Прости что все испортила». Он простил ее уже сотни раз — и сказал ей об этом, но это помогло слабо. Утихомирить ее смогла только усталость — это был очередной бесконечный день — и Пташка все же забылась сном у него на груди, судорожно вцепившись в его ладонь обеими лапками. Теперь она спала — а вот самому Сандору спать не хотелось совершенно. Хотелось встать и куда-нибудь сбежать от всего этого горя, что он сам придумал. Но это было уже слишком низко — даже для него. Сам придумал — сам теперь и расхлебывай. Пока не посадишь ее в самолет. А потом ее там примут другие — и твоя задача по порче Пташкиной жизни подойдет к концу.

Он привстал, аккуратно перекладывая ее черноволосую голову на влажную подушку. Номер отапливался скверно — все тряпки отсырели. Или это следы от ее слез? Поди разбери. Пташка всхлипнула и еще крепче вцепилась в его ладонь. Пришлось зависать в крайне неудобной позе — ждать, пока она утонет в очередном сне. Ее дыхание начало выравниваться, и Сандор попытался освободить руку. Тонкие ее пальцы сжались в кулачки — девочка перевернулась на другой бок и поджала колени к груди. Ну вот, вроде спит.

Он тихо встал, нащупал в впотьмах свою одежду, брошенную, как обычно, возле кровати. Все было вперемешку: его смятая рубашка, ее белье. Штаны вообще почему-то обнаружились на стуле — и его, и Пташкины. Ну да, до кровати они опять едва добрались. Начали-то за здравие, а вот закончилось все за упокой. О том, чтобы найти носки, не было и речи. Да хрен с ними. Курить можно вылезти и так — он же не Пташка, и сейчас тепло.

По пути глотнув виски — пить не хотелось, но для того чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей Сандор делал то, что привык делать за все эти годы. Тошно — значит, надо пить. Нечем занять себя — значит, настала пора перекура. Куда еще девать себя, он не знал. Вышел на балкон и обнаружил, что забыл в куртке зажигалку. Вот хрень! Еще Пташку разбудит с этими шатаниями! Но больше огня было брать неоткуда — не своим же горячим дыханием поджигать сигарету! Пришлось вернуться. Пока он копошился в кармане и раздумывал о том, как это вышло, что зажигалка Бейлиша не рванула от перегрева в долбаной машине Горы — заметил, что телефон Пташки, оставленный на столике вдруг начал жужжать и мигать — еще чего доброго, начнет сейчас отзванивать какую-нибудь бодрую мелодию. Сандор, проклиная все трубки этого мира, рванул к треклятому аппарату, параллельно стараясь все же двигаться как можно тише. Упорная дрянь не желала отрубаться. На экране значилось: вызов от «Никто и звать никак». Ну кто ей может еще звонить?

Сандор вылетел на балкон, прикрыл за собой дверь и кое-как тыкая пальцами не туда, подошел-таки к звонку.

— Алло! Санса, ты что не подходишь?

— Это не Санса. Не поздновато ли для звонков?

— Смотря для кого и какие новости. Ты Пес?

— Может и так. А ты вот кто — мисс Никто? Маленькая сестричка?

— Не такая маленькая, как тебе бы хотелось.

— Кто бы сомневался, волчонок.

Ее голос был чем-то похож на Пташкин — но в нем было больше стали — косит под мальчишку — никакого тебе придыхания, никакой задумчивости. Эта барышня любит говорить правду, даже если она горькая. Чем горче, тем приятнее. И вообще, похоже, ей нравится сознательно изводить людей. По крайней мере, судя по тону.

— Ты дашь мне поговорить с сестрой или нет?

— Или нет. Она спит.

— В такое время? Сейчас ведь и полуночи нет. Ты, видать, ее совсем затрахал, коли она так вырубается.

— Попридержи язык, волчонок.

— Сам попридержи его. И все остальное тоже. Со мной вообще лучше не шутить.

— Ой, напугала. Я тебя не боюсь. У меня же нет компьютера…

— Ага, ты в курсе? Знала бы, что я стараюсь ради такого говнюка, не стала бы тратить свое время, даже не почесалась бы. Спасибо скажи. Это все было очень непросто. Пришлось просить помощи у друзей. Пока запеленговала этот долбаный Джоффрин ящик, все ногти сгрызла.

— Это у вас семейное. Пташка тоже вечно мучает свои заусенцы.

— Пташка? Так ты ее зовешь? Боги, как романтично! Пес и Пташка… Сейчас сблюю. Нет, вообще не стоит — а то сразу Джоффри вспоминается… Вы про это знаете хоть?

— Знаем. Даже уже помянули его.

— Ты там спаиваешь мою сестру? Не стоит — она и так дурная, как ворона, треснувшаяся о стекло машины. И вообще, она алкоголь не держит.

— Похоже, ты многого не знаешь о своей старшей. Придется тебе с ней заново знакомиться. Она много чего держит.

— Ну если она тебя до сих пор выдержала — ей памятник надо поставить — за стойкость. Я вот уже не могу, например.

— Не можешь — сходи на горшок. Ты зачем вообще звонила?

— Предупредить про детектива. Все файлы у него — вся эта мерзость, что Джоффри отснял. Естественно в каждом файле есть данные о времени съемки. Плюс Джофф додумался еще и тегировать местность. Я в жизни бы не подумала, что можно быть таким ослом. Если бы взялась кого-то убивать — то последнее дело — брать с собой сотовый.

— Не забудь об этом, когда пойдёшь на дело, волчонок. Что за тип этот детектив?

— Странный такой типчик. Видела его фотографию в сети — жирный трусливый молодчик. Но по телефону, несмотря на заикание и бесконечные извинения, производит хорошее впечатление. Он въедливый и внимательный. Сразу заметил, что я заблокировала определение номера. Тут же спросил про тегирование фильмов. Советовался со мной по поводу Джоффриного сайта — на предмет, сам ли этот говнюк его сделал или же воспользовался чьими-то услугами. Интересовался, можно ли выйти на этого помощника. В общем, неплохо взялся за дело. Мы с ним несколько раз говорили — он уже и так шел по следу, даже без моей помощи. На плече столичной шлюхи нашли укус — сделали соответствующие анализы и вышли на семейство Ланнистеров. Дядюшки этого болвана Джоффри когда-то проходили свидетелями по мокрухе. То есть было такое подозрение. Их папаша перекинулся слишком внезапно — подозревали убийство. На самом деле оказалась банальная аневризма — но его нашли в сортире, с проломленным черепом — ударился о раковину, что ли. Ну и туда-суды всех детишек и проверяли. Всех, кроме Серсеи — та была в то время за границей с семейством. Ну вот. Данные все же где-то сохранились — и анализ укуса выводил их прямо на Джоффри. Так что это был вопрос дней. По прикусу быстро бы определили, кто это был. Тем более, я так поняла, дядюшка-красавец был в это время в другом месте. Этот самый Тарли теперь шерстит там и того и другого. Серсея обвинила младшего брата в том, что он снабдил Джоффа наркотиками, даже заявление на него написала. Карлик отпирается- ну и объективно нет никаких причин верить, что это он. Хотя наркотики у него дома были — шмаль, в целях личного употребления — не запрещено. А Джейме был вынужден дать показания против собственного племянника — к его чести, он не отпирался и подтвердил, что вы с Сансой были в это время в другом месте. И его какая-то знакомая сказала то же самое. Какая-то продюсерша. Она мне писала тоже. Беспокоилась за Сансу. Кстати — когда пойдешь к этому Тарли — не трепись там по поводу вашего с сеструхой интима. Про это никто не говорит, хотя, если Тарли не идиот, он, конечно, прочухает, что к чему. Официальная версия как была — Санса после трагедии с нашими психанула и сбежала от Баратеонов — а ты, как наемный их работник, ее отыскал и теперь везешь домой, к тетке. Лишь бы ее муженек не объявился.