Это было у моря

— Нет, спасибо, я подожду его здесь, в холле. Уверена, что он скоро вернется. Вы мне очень помогли, сэр, я вам искренне благодарна.

— Всегда к вашим услугам, мисс…

Санса отвернулась к двери и задумалась. Итак, в гостиницу ее доставил Пес. Стало быть, и из леса, от насильников, ее выволок тоже он. Теперь Санса вспомнила еще несколько моментов того часа — вспышкой: какие-то чудовищные коряги, обступившие ее со всех сторон, остающиеся позади, пока они выходили — выезжали? — с поля. Он, что ли, нес ее на руках? А как же черная грива? Что это была за лошадь? Этого Санса никак не могла припомнить, как ни напрягала мозги. Наверное, черная грива ей приснилась во сне, а Пес каким-то образом нашел ее лошадь и поехал искать ее саму. У Пса, как выяснялось, было много талантов, а самый главный: появляться в нужном месте в нужный час. Теперь Санса была почти уверена, что именно Пса она видела там, рыдая посреди поля, именно его силуэт она запомнила. Теперь ей было совершенно необходимо с ним переговорить. И где его носят Иные? Ах да, у него же выходной… А что он делает по выходным?

Этого Санса не знала. Она вообще, похоже, мало о нем знала. Есть мнение: меньше знаешь, лучше спишь. Санса сидела и размышляла, стоит ли лезть с расспросами к такому человеку. Понравятся ли ему ее вопросы? Понравятся ли ей его ответы? И главное: к чему это все может привести? Вопросы, ответы — все это означало одно: чем больше они друг про друга знают, тем крепче связь. А связь уже была, хоть и странная, неоднозначная, отвергаемая то одной, то другой стороной, но была. И с этим приходилось считаться.

Санса решила, что будет сидеть до упора. Деваться ей, по ее мнению, было все равно некуда. В номере было страшно, на улицу идти — тоже жутковато, особенно после сегодняшнего происшествия. Санса вспомнила, что вообще сегодня ничего не ела, кроме йогурта и кофе с утра. Но даже соблазн купить в гостиничном автомате шоколадку-другую или чипсы был не настолько велик, чтобы перебороть себя и пойти в номер. Кошелек, как и телефон, остались на тумбочке.

За окном вечерело. Закат догорел быстро, — пламень еще теплился в сизом небе, играя умирающими переливами рыжины, как, бывало, теплится уже потухший бенгальский огонь, на первый взгляд уже остывший, но, если приглядеться внимательно, не отводя глаз на другие источники света, когда вокруг лишь бархатная тьма, — можно заметить и лукавую игру огня, и волшебное мерцание тепла, перебегающее и змеящееся по угольной черноте, играющее в прятки с тенью. Ты тихонько дуешь на него, — и он подмигивает тебе уже последними искрами пламени.

Санса вздохнула и поменяла позу, опершись локтями на спинку дивана, а коленками — на влажное матерчатое сиденье. Теперь она была лицом к лицу с дверью — уж точно не пропустить. Разве что она заснет. Нет, хватит уж, выспалась! Так, пожалуй, заснешь — и проснешься на том свете. Спать она не будет вообще. По крайней мере, не в своём номере.

Дверь открылась и пропустила в гостиницу пожилую даму в дизайнерских джинсах с вышивкой, сидящих на ней мешком, и в футболке с древом жизни. Из двери пахнуло магнолиями, самшитом и сигаретным дымом.

Санса сняла со вспотевших ног кеды и опять уставилась на двойное стекло входной двери. Древо жизни на майке у старушки неприятно напомнило Сансе о ее недавнем кошмарном сне.

Почему все же она не хотела просыпаться? Мысль эта постоянно звучащим, непрерывно повторяющимся мотивом, проходила через все ее сегодняшние сны, как нить, на которую нанизывались красные, синие, сиреневые и черные бусины отрывочных образов. Без нити не было бы снов, их целостности, состоящей из разнообразия, — они раскатились бы по углам ее сознания. Не просыпайся — иначе все пропало. И что-то связанное с лошадью, той, неведомой…

Стоп, вот оно! Конь, которого звали Неведомый, что напугал ее кобылу на конюшне.

Санса охнула и закрыла ледяными ладонями лицо. Вот и нашлась пропавшая коробка с кусочками паззла. Все они мирно лежали в этом забытом укромном месте и теперь спешили занять свои места: липкие руки на ее бедре, оторванная пуговица Серсеиной блузки, оцепенение и слабость Сансы, невыносимое чувство вины за происходящее (опять сама виновата!), за собственную глупость и беспечность, вороной конь, медленно выезжающий из-за кустов, и лицо ее спасителя. Да, его лицо! Как она могла это забыть?

Казалось, он ненавидит с немыслимой, осязаемой, испепеляющей яростью все вокруг. И ее в том числе. А может, именно ее? Что напомнила ему эта звериная сцена в лесу, какие болезненные воспоминания пробудила и всколыхнула?

Санса сползла попой на сиденье дивана и обхватила себя руками. После того, как он вывез ее, он даже не хотел на нее смотреть… Она была ему противна. Она была всем противна: и Джоффри, и Серсее, и Псу, и даже собственной матери. Никчемное, слабое существо, вечно вляпывающееся в неприятности, и тащащее других вслед за собой в эти злоключения.

А она — она еще после этого заснула на плече у Пса. Боги, боги… Действительно, просыпаться не стоило. И теперь она тут сидит со своим нытьем, жалобами и детскими страхами, с намерениями вывалить всю эту кучу надуманного бреда на откуп постороннему взрослому мужчине, который и смотреть-то на нее не хочет.

Санса начала сползать с дивана, чтобы вернуться к себе. Хватит уже виснуть на других. Хватит рыдать и канючить! «Тоже мне, метод!» Сейчас она поднимется, пойдет, откроет свою дверь и не станет бояться и накручивать себя. Все это — лишь повод в который раз перевалить свои проблемы с больной головы на здоровую. Санса попыталась было попасть холодными ногами в кеды, когда за спиной взвизгнула, раскрываясь, входная дверь, и на этот раз теплый ветерок снаружи принес запах сигаретного дыма, костра и тяжелый дух крепкого спиртного. Она обернулась.

— Пташка?

Конец первой части.

========== Часть вторая. I ==========

День прошел. Я ехал вечность

В никуда и ниоткуда.

Вновь закат охватит плечи

Лихорадкой, как в простуду.

Глупая пылит дорога, —

Пылью, сединой и пеплом.

Много за спиной. И много

Впереди, где боль окрепла.

Жуть и темнота беззвучья

Льнут к вискам сильней, чем прежде.

Проклятый я иль везучий,

Что узрил твой светоч нежный?

Светляком средь лихолесья

Промелькнула и пропала.

Нужно ли теперь возмездьем

Душу жечь и ждать запала?

Может, проще кожей сбросить

Память, прошлое, личину,

В рыжую зарыться осень,

В небо упустить причину

Света, горечи, прозренья,

Осознания и страха

Что порог с прильнувшей тенью

Нынче обернется плахой?

Мысль одна мне нынче ближе

Что пока в глазах, сквозь камень,

Отблеск твой. Я болью вижу.

Я живу. Не тень, но пламень.

Пес гнал машину совершенно бездумно, на автомате. Солнце то выныривало из-под пелены дымки, то тонуло в ней, едва сверкая краями, как уходящая на дно монетка, брошенная в мутную воду фонтана.

Времени, судя по всему, было около часа. Часов у Пса отродясь не было. Они хронически душили и раздражали его своим присутствием. В юности он было пробовал бороться с этой своей странностью, но каждый раз, когда шел в кабак, через полчаса после его первого стакана, агрегат, отмеряющий время, неизменно оказывался на столе, содранный с руки привычным жестом. Да там и оставался, даже когда хозяин был уже далеко.