Это могли быть мы

Никто в группе не был тем, кем казался, и в дело вступила своего рода магия, позволявшая видеть обычных людей, а потом наблюдать, как самое сокровенное содержимое их сознания выплескивается на бумагу.

Конечно, его тревожило собственное творчество. Неужели оно раскроет его жалкие попытки уцепиться за тот возраст чуть старше двадцати, когда он в первый и последний раз считал себя счастливым? И намеки на однополый секс… Не станут ли люди строить предположения, как он строил после сцены изнасилования, описанной Мэдисон, и обилия садомазо в триллере Дерека? (Слишком уж часто его героя связывали собственным галстуком.)

Странность Летиции – одна из многих – состояла в том, что никогда не было известно: вдруг твоя работа окажется среди тех, которые она растерзает. Это тревожило, словно плавание в одном бассейне с сытой акулой. Она была добра к безнадежным случаям, вроде Тэма с его вечно слезящимися глазами и крестьянским стилем или «Веронкии» с ее описаниями сомнительных сцен секса, включавших йогурт и цепи. И в то же время она могла разнести в пух и прах уверенных в себе, как Мэдисон или Кендис, а иногда даже и откровенно талантливую Рупу.

Эндрю с ужасом ждал того неизбежного момента, когда придет его черед подвергнуться обструкции, но недели шли, а момент все не наступал. Он чувствовал несколько снисходительное отношение со стороны молодых писательниц, уверенных, что через пару лет их творения будут опубликованы в глянцевой твердой обложке с навевающей меланхолию черно-белой фотографией, изображающей их на фоне какого-нибудь дерева. Они конкурировали между собой, поэтому если одна заявляла, что проза получается слабо, то другая обязательно говорила, что она хороша, но персонажи недостоверны. Кендис со свойственной ей уверенностью утверждала, что приход от экстази совершенно не такой и что персонаж будет слишком прибит, чтобы заниматься сексом. Мужчины чаще критиковали фактические ошибки: что по этой улице автобусы не ходят, что у машины этой модели нет багажника. Преподаватель управляла процессом с ловкостью дирижера.

К концу курса все чувствовали себя совершенно иначе. Эндрю словно заглянул через забор и увидел, что это возможно: люди пишут книги каждый день, и, в конце концов, те, что продаются в книжных магазинах, тоже не берутся из воздуха. По секрету, и с тайным возбуждением, как при мастурбации, он начал добавлять в свою книгу новые сцены. В особенности ему не хотелось, чтобы об этом узнала Оливия, потому что именно она втянула его в это занятие, и если бы она узнала, что оказалась права, ее лицо раскраснелось бы от осознания, что она «повлияла». Это была маниакальная идея всей ее жизни. Но впечатление, которое она оставляла, напоминало мягкие резиновые игрушки Кирсти, когда впиваешься в них ногтями – они возвращают прежнюю форму буквально на глазах.

В самом конце курса Эндрю наконец представилась возможность поговорить с Летицией с глазу на глаз. Он собирал отпечатанные страницы своей книги, испещренные ее зелеными чернильными каракулями, напоминавшими почерк первоклассника. Это казалось полным абсурдом. Эксцентричная пожилая женщина, которая путала даты и носила розовые туфли, стала их духовным лидером лишь благодаря тому, что каким-то непостижимым образом ей удалось издать книгу.

– Эндрю, – произнесла она с улыбкой, напоминавшей опрокинутое надгробье. – Добрый вечер.

– Добрый вечер, – его ладони оставляли потные следы на бумаге; как же нелепо!

Она листала страницы, беззвучно проговаривая слова, словно напоминая себе, кто он такой.

– Вы хорошо пишете, – сказала она после долгой паузы.

Эндрю едва не свалился со стула от облегчения.

– Конструкция предложений, пунктуация – все отлично. Я правильно думаю, что эта книга – о вас?

– Я… э… я начал ее, когда был в том возрасте и снимал квартиру с друзьями.

– И с вами не происходило ничего плохого.

– Ну… нет.

– А теперь произошло.

Он утратил дар речи, но осознал, что она и так все понимает. Может быть, не совсем точно, но это уже не важно. Он просто кивнул.

– Но вы продолжаете писать о мальчишках, которые не знают жизни. И если я скажу, что то-то и то-то нереалистично, вы ответите, что, нет, так все и было. – На одном из занятий некоторое время назад именно так и случилось. – Вы – хороший писатель, Эндрю. В самом общем понимании. Но сможете ли вы когда-нибудь оторваться от своей обыденной жизни и писать хорошую прозу – не знаю. Для этого требуется большее. Скачок воображения, риск. А я, видите ли, не уверена, что вы готовы к такому скачку.

Он уставился на нее, чувствуя, как его охватывает разочарование.

– А… Значит, все плохо.

– Я этого не говорила. Просто вам нужно найти что-то настоящее, о чем писать. Возможно, не художественную литературу. Что-то, дающее пищу для раздумий.

Эндрю поблагодарил ее – не мог же он об этом забыть? – и вышел на морозный воздух к станции метро, доехал до вокзала у Лондонского моста и сел в поезд как обычно. В поезде он прокручивал в голове ее слова: «Вы никогда не сможете сделать следующий шаг. Не уверена, что вы готовы. Прыгайте». Разве не об этом ему не раз говорила Кейт – что он застрял и слишком боится перемен в жизни? Он прикован к этой работе, к этому миру навсегда.

В поезде пустой экран смотрел на него осуждающим глазом. Эндрю потерпел неудачу как писатель – этого нельзя было отрицать. Уже пять лет прошло, как ушла Кейт, и он потерпел неудачу во всем. Их сын стал малолетним хулиганом, и Эндрю ничего не мог с ним поделать. Он уже пять лет живет с Оливией, но до сих пор так и не смог внести ясность в их отношения – ни прикоснуться к ней, ни попросить уехать. Он так и не развелся с ушедшей женой, хотя прошедшие с тех пор пять лет означали, что для этого ему даже не придется с ней говорить. Они потратили годы на обучение дочери языку жестов, который она, вероятно, так никогда и не сможет понять. Она никогда не повзрослеет, и Эндрю придется менять ей подгузники до самой своей смерти. Он ненавидел свою работу, унылый, заляпанный кофе местный офис, изматывающий монотонный труд. Прошло восемнадцать лет с тех пор, как он начал работу над романом, но тот все еще оставался жалкой поделкой, законченной едва ли наполовину. Эндрю никогда не доведет его до конца.

Был 2012 год. Через несколько недель должна была начаться Олимпиада, и вся страна была полна оптимизма, уверенности в себе, смелости; люди не боялись вывешивать государственные флаги и петь гимн. Но к Эндрю это не относилось. Более того, он вообще не видел пути вперед.

Дома ждала Оливия. Она, разумеется, знала, что сегодня он встречался с Летицией. Она знала все, и иногда Эндрю бросало в пот оттого, что у него совершенно нет от нее секретов. Кейт никогда не отличалась желанием вдаваться в подробности его жизни.

– Ты вернулся! – ее голос был полон еле скрываемой радости, и это злило Эндрю; радоваться было нечему, и так будет всегда. – Мы хотим кое-что тебе показать.

Мы? Ах да. Сандра почему-то была еще здесь, и ее присутствие он почувствовал, стоило ему войти в гостиную. В горле запершило от висящего в воздухе запаха лака для волос, а ее хриплый голос отдавался неприятной вибрацией в ушах.

– А вот и папочка, – ласково сказала Оливия, обращаясь к Кирсти, которая стояла в своих ходунках.