Это могли быть мы

Как ни странно, его спасла Сандра. Оливия называла ее «даром небес». Эндрю про себя считал ее занозой в заднице, которая наполняла дом шумом и гомоном: сыновья-подростки запросто могли позвонить ей, чтобы узнать, где лежат джинсы, немногословный муж привозил ее на машине с громко стучащим двигателем, а иногда ко всему этому прибавлялась еще и вечно тявкающая собачонка. Антимуза. Но это она пристроила подружку сына присматривать за Кирсти, пока Эндрю был на работе, и сама встречала ее у школьного автобуса, это она нашла детского психолога, которого Адам хотя бы терпел, хоть и считал занятия глупостью и наотрез отказывался говорить с отцом о содержании их бесед, притом что каждая обходилась в семьдесят фунтов. Она даже прислала своего молчаливого мужа постричь заросшую лужайку.

– Честное слово, все будет прекрасно.

В осознании, что Оливия будет здесь, полная решимости сделать все красиво, было что-то невыносимое. Контраст между идеей счастливого семейного Рождества, сложившейся у каждого в голове, и потускневшим блеском одинокой реальности.

Обе пары родителей – Маккенна и Уотерсы – приглашали их к себе, как и брат Лоуренс, который женился во второй раз, на своей двадцатитрехлетней бывшей студентке, носившей теперь его ребенка. Оба семейства, как бы восторженно ни говорили они о желании повидать внучку, не имели понятия о ее потребностях и не были готовы приспосабливать к этим потребностям свой дом и распорядок дня. Он предложил компромиссное решение – на один вечер навестить своих родителей в Йорке перед самым Рождеством и заехать к Маккенна на обратном пути, который пришелся на один из самых сильных снегопадов десятилетия. Оливия, разумеется, отказалась поехать. Она всегда сторонилась любых семейных праздников, хотя все были уверены, что они с Эндрю – пара. В результате после бессонной ночи рядом с Кирсти Эндрю глядел, как за окном дома Маккенна падают пушистые хлопья снега. Адам, ночевавший у бабушки с дедушкой в гостиной и всю ночь смотревший недетские передачи по телевизору, подошел и встал рядом.

– Снег.

– Да. Надеюсь, мы нормально доедем до дома.

Адаму было уже одиннадцать – возможно, метель его радовала, а взрослые заботы Эндрю могли испортить ему все впечатление. Но мальчик просто сказал:

– Я тоже. Ненавижу быть здесь.

Эндрю посмотрел на него, с удивлением обнаружив, что в этом вопросе между ним и сыном царит полное согласие. Он был прав: было ужасно неловко обедать с родителями и сестрой Кейт, даже не упоминая ее. Элизабет вышла замуж за компьютерщика по имени Пол и наконец-то забеременела. А Кейт об этом даже понятия не имела.

После случившегося ему пришлось позвонить ее родителям, чтобы рассказать обо всем. Когда ему наконец удалось пробиться сквозь стену – они наотрез отказывались верить, – Энн сказала: «О, Эндрю! Мы можем только попросить прощения». Он понял, что они имели в виду прощение за то, что они произвели Кейт на свет, прощение за то, что их дочь оказалась способна на подобное. С таким же успехом она могла бы и умереть – во всяком случае, они могли бы сказать о ней более добрые слова.

– Я скучаю по Ливви, – неожиданно произнес Адам.

Эндрю вздохнул. Пришлось признаться самому себе, что он тоже скучал. С ней все становилось намного проще.

Они доехали до дома, и в этот день лестница была украшена еловыми ветками, горели свечи, магнитофон играл рождественские песни, лежали подарки в серебристой оберточной бумаге с бантиками и ярлычками, которую Кейт иногда покупала, а потом забывала использовать. По ее словам, все равно потом рвать. Было здорово. Во всяком случае, было бы здорово, если бы они были нормальной семьей, если бы его роман не оставался так и недописанным, если бы женщина, раздававшая подарки, не была коллегой исчезнувшей жены – женщиной, которая вместо того, чтобы провести Рождество с собственной дочерью, предпочитает быть чем-то вроде бесплатного компаньона.

Для Кирсти Оливия купила пластмассовые подарки ярких цветов, чтобы девочка могла их хотя бы разглядеть, или практичные вещи, вроде немаркой красной футболки. Лучший подарок получил Адам. Гитара – настоящая, только уменьшенного размера. Когда мальчик развернул упаковку, Эндрю ощутил странный болезненный укол: обида, зависть и чувство вины за то, что он оказался таким же, как и его собственные родители, и не смог понять, какой подарок мог стать для его сына самым желанным. Весь ужин мальчик не сводил голубых глаз с коробки, и Эндрю провел весь вечер, настраивая инструмент, хотя и не умел этого делать. Адам даже сыграл с ним несколько тактов, и ему трудно было припомнить более славное время, проведенное с сыном. Все благодаря той, что сейчас так неприметно мыла посуду на кухне.

– Спасибо, – сказал он потом, когда дети уже спали, а они пили джин с тоником перед камином – Оливия позволила себе очень слабый коктейль в честь Рождества.

Казалось, она опасалась, что любой стимулятор – возбуждение, алкоголь, расстройство, даже сахар – может вызвать новый приступ.

– Это… Это было идеально.

Он не имел этого в виду. Достичь идеала было невозможно.

– Чудесный подарок. Гитара. Наверное, очень дорогая? Я должен вернуть тебе деньги.

Оливия покраснела и поставила стакан на стол.

– О, нет. Есть еще кое-что. Я… В общем…

И она взяла с каминной полки серебристый конверт, а он понял: «Нет… Она и мне приготовила подарок». Он открыл конверт. Внутри был листок бумаги. «Курс писательского мастерства», – прочитал он.

Щеки Оливии стали пунцовыми.

– Начинается в январе. Я подумала, что… ну… иногда нужен только толчок…

Он молчал слишком долго, и ее улыбка начала увядать.

– Оливия… Как тебе все это удается? Такая забота. А я не… Мы с Кейт никогда…

Они перестали дарить друг другу подарки после рождения Кирсти. Последний подарок для Кейт он купил на ее тридцатилетие – ожерелье, которое он никогда на ней не видел и которое она оставила, когда ушла.

Оливия смутилась.

– О, нет, нет. Как можно? У тебя столько дел, и ты…

– Прости.

– Ничего страшного.

Он сжал кулаки. Хотелось пнуть что-нибудь, начать расхаживать по комнате.

– Ничего страшного? Ты так мало получаешь… так много делаешь… и…

Эндрю понял, что тяжело дышит сквозь слезы. А Оливия обнимала его тонкими руками, бормоча, что все в порядке, что он может себе позволить быть таким эгоистичным и бесчувственным мерзавцем. А Призрачная Кейт, выглянув из-за его плеча, добавила: «Я всегда говорила, что ты никчемный».

Он вдруг ощутил, насколько они с Оливией сейчас близки. Интимный полумрак у камина на Рождество, дети спят наверху. Она отпрянула и тревожно посмотрела ему в глаза. В самом деле в кои-то веки посмотрела на него. Ее лицо, худое и бледное, щеки, раскрасневшиеся от жары. Мягкие волосы, ниспадающие волнами. Хипповская одежда. Ее доброта, окружавшая его словно густое облако бабочек. Иногда даже слишком густое.

– Оливия – Ливви, – я… – никогда прежде он не называл ее уменьшительным именем, которое иногда использовал Адам. – Что…

Его губы застыли, и он был не в состоянии произнести больше ни слова. Настал тот момент, о котором он столько думал последние четыре года. Наконец поговорить с ней. Чтобы каждый из них понимал, что чувствует другой. Понять, живет ли она в его доме ради него или только потому, что Кейт в своей записке просила ее позаботиться о детях. Он был уверен, что Кейт имела в виду только один день, но Оливия с тех пор так и оставалась в его доме. В конце концов он смог выдавить из себя:

– Ты в самом деле этого хочешь – все время быть здесь с нами? То есть ты молодая…