Европейская поэзия XIX века

БРАТЬЯМ БОЛГАРАМ Перевод С. Маршака

Здравствуйте, соседи. Добрый день вам, братья. Здравья и свободы Рад вам пожелать я. Пусть всегда нас греют Братские объятья. Братья мы по крови И по духу братья. Сербы край свой любят, Отчий дом свой старый. Сербы любят волю Так же, как болгары. Пусть грозят нам беды, Мы их одолеем, Вместе наши руки Во сто раз сильнее!

ЧЕСТЬ Перевод С. Маршака

Чести золото не купит: Честный чести не уступит. Честь нужна ему, как свет. Рад продать ее бесчестный, Но, как всякому известно, У бесчестных чести нет.

АНТОН АШКЕРЦ Перевод со словенского

Антон Ашкерц (1856–1912). — Словенский поэт и общественный деятель. Родился в бедной крестьянской семье, окончил католическую семинарию в Мариборе и в течение нескольких лет служил священником в разных селах Словении. В 1898 году, после конфликта с верхушкой католического духовенства, сложил с себя сан, посвятив себя исключительно литературе. Цикл эпических баллад Ашкерца «Старая правда» (1888) о средневековых крестьянских восстаниях сыграл важную роль в борьбе словенцев за национальное равенство и социальную справедливость. Вообще антиклерикальная боевая социальная поэзия А. Ашкерца занимает особое место в развитии реалистической поэзии XIX века у югославских народов (сборник «Новые стихи», 1900). Поэт много путешествовал, в частности, побывал в Центральной России, в Крыму, на Кавказе, а также в странах Африки, Ближнего Востока, центральной и южной Европы. Вместе с поэтом Й. Веселом-Косеским был инициатором издания и переводчиком «Русской антологии» (1902).

«Дымится черное, распаханное поле…» Перевод С. Штейна

Дымится черное, распаханное поле… Проходит селянин по свежей борозде И семена рукою неустанной Бросает в землю, словно мимоходом. И мудрая кормилица Земля Встречает радостно весенние посевы, Скрывая их в таинственные недра, Откуда золотом они заколосятся. Дымится черное, распаханное поле, Проходит сеятель по свежей борозде, Бросая семена… Не так ли ты, поэт, В сердца людей свои роняешь мысли?

РУССКИЙ ЯЗЫК Перевод А. Сиротинина

Язык прекрасный русского народа, Как ты пленителен, как близок мне! Какие тайные созвучья-струны Родишь ты вдруг в душевной глубине! Великий, мощный, благозвучный, Язык славянский, ты — язык и мой. В твоих ласкающих так сладко звуках Не говорила ль мать моя со мной? Ты — нежная, серебряная арфа В руках у вдохновенного певца, И райский звук твоей волшебной песни Волнует мощным эхом все сердца. Она то млеет вся, как страсти шепот, То плач отчаянья, то тяжкий стон В ней слышится, то вопль тоски безбрежной. Она летит, то плавная, как звон Колоколов, зовущий властно и призывно, То грозная, как гром из тучи грозовой, То шумная, как моря гул прибрежный, То разудалая, как вихрь степной. Ты — царь. Властительное молвишь слово, И вмиг сынов твоих бессчетный строй На твой призыв встает и смело рвется За родину и за свободу в бой. Мыслителю ты — крепкой стали молот. Он из тебя кует победной правды меч,— И, мыслей новых искрами сверкая, Твоя несется пламенная речь. Гигант славянства, рабства ты не знаешь! Не может быть невольником герой. Не даст себя он заковать в оковы, Ему несносен мрак тюрьмы сырой. О нет, ты не орудье силы темной: Ты света властелин, ты гонишь ложь! Глашатай истины ты и свободы, Из тьмы ты к солнцу правды нас ведешь! Да светит же твой яркий, мощный светоч От дальних Балта синего брегов Чрез горы, дол, чрез тундры и чрез реки До океана Тихого валов! От солнца Индии до стран полночи Простертых в прахе к счастью да зовет, Народы к жизни воздвигает новой И всем им весть спасения несет!

ЦАРСКОСЕЛЬСКИЙ ПАМЯТНИК ПУШКИНУ Перевод А. Сиротинина

Туда, туда, в зеленый темный парк, Из спертой комнаты на воздух чистый, Свободный, утренний, весенний воздух! Заря уж брезжится… Уходит ночь. И вышел ты… Поспешными шагами, В лицейский завернувшись плащ, ты шел Дорожкой белой меж деревьев темных Туда, туда, в приют уединенья, В ту рощу дальнюю, где тишь кругом… Хотел ты быть один с самим собой. И сел на лавку низкую… О, ночь, О, эта ночь порывов вдохновенья, Налетов творчества. Как их назвать, Благословеньем божьим иль проклятьем? Придут они — и нет душе покоя, Встают за мыслью мысли, точно волны, Морским подъемлемые ветром; В сердечной глубине, не уставая, Кипит и страстно рвется чувств поток, На волю просится, ласк солнца жаждет И хочет вылиться наружу в слове, И в песнях огненных, и в строфах звучных… О, эти чувства, образы и мысли! Как тесно им в объеме груди нашей… Священны вы, минуты вдохновенья, Счастливый час восторгов несравненных, Когда сама собою льется песня, И под незримой божьего рукой Дрожат, звенят и стонут струны сердца… Тот миг — он твой теперь, не правда ль, Пушкин? Мечтой объят, сидишь ты предо мною, Слегка склонившись на руку главой, И вдаль глядят задумчивые очи. Куда младые сны тебя уводят? Какая песнь неведомая зреет В душевной глубине? Младая ль дева Играет там симфонию любви, Иль пестрый мир народных русских сказок, Преданья старины тебя влекут? Как знать? Как угадать? Ты сам не знаешь, Какой мотив из сердца первым встанет, Какие первыми сегодня строфы Из-под пера польются на бумагу. Вдаль смотрят заглядевшиеся очи, Надеждой молодою грудь полна, И сам ты молод этим утром свежим, И родина твоя, как утро, молода! Сквозь тьму ветвей пробился солнца луч И, точно гений, с высоты слетевший, Чело твое приветливо целует. Его ты чуешь ласковый привет, Ты чувствуешь: над Русью утро встало.

СИЛЬВИЕ СТРАХИМИР КРАНЬЧЕВИЧ Перевод с хорватскосербского

Сильвие Страхимир Краньчевич (1865–1908). — Хорватский поэт. Родился в небольшом городке Сень, изучал теологию в Риме, но отказался от церковной деятельности и стал учителем. Долгие годы провел в Боснии и умер в Сараеве. Начав с традиционной патриотической романтики, Краньчевич впоследствии создал выдающиеся образцы философской и революционной поэзии, по существу, впервые подняв современную ему хорватскую лирику на уровень европейской. Страстный протест против социального гнета, революционное отношение к жизни определяют его поэзию начала XX века. В стихотворении «Видение» (1905) воспел первую русскую революцию.

RESSURECTIO [364] Перевод А. Наймана

Улицы в огне пожара, над Парижем смерть витает: Восемнадцатого века год великий громыхает. Валят камни и деревья тени мрачные средь ночи, С криками идут на гибель, каждый смерти первый хочет. Доски стонут под ногами, и помост трухлявый гнется. Пасть раскрыта баррикады, флаг над ней трехцветный вьется. Словно призраки на стенах вдруг сплетаются руками, И сверкает из Бастильи желто-красным светом пламя. И летят в глубины улиц над землей большие тени, И ужасных бликов пляска гаснет в дымном отдаленье. Мальчик сел в гнилое кресло на вершине баррикады, Для помазанников божьих троном бывшее когда-то. Пурпур с кресла сорван бунтом; и дрожит оно, и глухо Стонет, как на лобном месте оголенная старуха. А на спинке, той, которой короля касалось тело, Флаг, трехцветием блистая, вьется весело и смело. Зарево пылает. Косу смерть оттачивает ровно, Взмах руки: из пушек, ружей пули градом бьют по бревнам. На колени опустился кто-то, кто-то пал без слова, Лишь один над баррикадой встал, похожий на святого. Не коленопреклоненно, но гранитною скалою Встал великий, встал средь улиц, над свинцовым зноем боя. Поднял правую он руку, тотчас по его приказу Все в густом дыму рванулось, в пламени взметнулось сразу. «Франция!» — воскликнул кто-то, и слезами взор закрыло: Вспомнил он свой дом, отчизну, вспомнил то, что прежде было. «Месть!» — вскричал другой, и снова заблистал взор на мгновенье, Вспомнил он: страданья были — не было за них отмщенья. Задрожала баррикада, лишь он встал стопою твердой, И шагнул толпе навстречу, сделав знак главою гордой. Он ступал широким шагом по залитым кровью бревнам, И за ним толпа летела, словно по тропинке ровной, И кричала вдохновенно: «Братство! Равенство! Свобода!» Все быстрее неизвестный мчался впереди народа. И никто не знал, ни кто он, ни откуда появился, А потом, после победы, не нашли, куда он скрылся. Только раненным смертельно стало ясно среди ночи, В час, когда слезой последней затуманило им очи: Он покинул неизвестность, чтобы кануть в неизвестность, — Метеор, что на мгновенье осветил средь мрака местность. На сверкавший след смотрели и с улыбкой умирали: То Христос сошел с креста к нам, вел в победные нас дали.

364

Воскресение (лат.).

СЛАВЯНСКАЯ ЛИПА Перевод В. Луговского

Издревле ты бушуешь в мире, Ствол вечной верности славянской,— От голубой ядранской шири [365] До глади тихоокеанской; За триста рек в прозрачный воздух Ты ветви тянешь — и далече Все те же птицы в тех же гнездах, Все та же нежность общей речи! Твой дух — в стенах кремлевской славы, Градчан [366] ты осыпаешь стены, Ты — над волной жемчужной Савы [367] , Над Ловченом ты неизменно, Кропишь ты Вавелево [368] темя, И Лабе [369] ты несешь прохладу, Летит твое святое семя На грудь Мефодиева града [370] ! От края света и до края, Ты полумиром овладела: В раю славянском восседая, Перун лелеет молний стрелы, Грозит жезлом, чтоб злобный недруг Не затоптал славянства пламя. Пусть пращуры — в столетий недрах, Простерты руки их над нами! Родник из-под корней струится, Он утоляет великанов, А над живой водою длится Напев, в чреде веков не канув! О Славе говорят вершины Дерев, — их песнь не раскололась; В ней — наши деды и старшины, В ней — мертвецов бессмертный голос! Звучит их зов неуловимый, Скрепляя нас чрез оси света, Горит, как огнь неугасимый: Им наша отчина согрета, Звучит — единое в значеньях — Славянства дружеское слово; Как песня в благостный сочельник В преддверье счастия людского! Ребенок дремлет под тобою, Как Моисей спал в Нильских плавнях, Славянской станет он судьбою, Славян в нем — племя, род и пламя! Чтоб фимиамом задышала Надежда в сердце голубином, В артерии земного шара Он хлынет сам теплом любимым! Пусть в хороводе под ветвями Вершится братство неустанно, Пусть к ласке уст прильнут устами Нежнее Лада и Живана [371] ! Пусть возлетит наш вольный сокол В лазурь превыше стаи птичьей, Пускай ширяет он высоко, Восславит новых дней величье! Взор сокола заблещет снова По-над тобой, о ствол славянский, От волн Ядрана голубого До глади тихоокеанской; За триста рек в прозрачный воздух Ты ветви тянешь — и далече Все те же птицы в тех же гнездах И нежность материнской речи!

365

…от голубой ядранской шири. — Ядран — Адриатика.

366

Градчаны — пражский Кремль.

367

Сава — река, при слиянии которой с Дунаем лежит Белград.

368

Вавель — королевский замок в Кракове, где находятся усыпальницы великих сыновей Польши.

369

Лаба — славянское название реки Эльба.

370

Мефодиев град — Салоники, родной город славянских просветителей Кирилла и Мефодия.

371

Лада и Живана — богини языческого славянского пантеона.

ДРАГОТИН КЕТТЕ Перевод со словенского Л. Мартынова

Драготин Кетте (1876–1899). — Словенский поэт. Родился в семье сельского учителя и органиста. Рано лишился родителей и с большим трудом сумел получить образование. Умер от туберкулеза. Был одним из членов группы так называемого «Словенского модерна» (И. Цанкар, О. Жупанич, Й. Мурн), с которой связано дальнейшее развитие словенской поэзии в ее борьбе с эпигонским псевдореализмом. Опираясь на традиции словенской народной лирики, поэты «Модерна» обогатили ее достижениями европейской поэзии второй половины XIX века, прежде всего французской и немецкой. Д. Кетте писал баллады, романсы, газели, сонеты, публикуя их в периодике. Первая книга стихов его вышла посмертно («Стихи», 1900).

ВОЗЛЮБЛЕННОЙ

Не думай — о нет, — не молюсь я тебе, Ведь ты же отнюдь не святая. Тебя бы поставили — знай! — в алтаре, Когда бы была ты святая! Не Иерихон ты, чтоб жадно смотреть, Лишь издали видя тот город. Не я Моисей, чтоб в пути умереть Пред тем, как войти в этот город! Я понял: тебе угодить нелегко — Сама ты не знаешь, что хочешь: С тобой я не ласков — скорбишь глубоко, Тебя я целую — ты плачешь! Понятно мне все это. И потому Ласкать тебя впредь не хочу я. Просить? Нет, не стану. Но в жены возьму. Порядку тебя научу я!

* * *

«Село легло под полог темноты…»

Село легло под полог темноты, а где-то в дальней дали, таясь, благоухали ночных полей сладчайшие цветы. Из дома вашего донесся лай собак, там кошечка играла. Ты вышла, рядом встала, Защебетала шаловливо так: «Конечно, думает: большое дело мне смотреть, как ус он крутит! Мальчишка! Пусть не шутит — не склонится ко мне он, как к жене!» Взыграл — я это видел! — легкий смех на ротике на алом, к щекам перебежал он и скрылся в двух чудесных ямках тех. В тех ямочках, сокровище мое, так хорошо, так мило, так приятно, что я оставлю безвозвратно благоразумье там свое! Да и на что оно мне? Ах, не жаль его ни малость, лишь только б ты со мной осталась, ты, с ямочками на щеках!