Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1

пользовался их расположением ко мне. Нередко они передавали откровенно свои

минутные впечатления, свои радости и горе. Мне приходилось иногда

останавливать шаловливых или лично, или с пособием старших кондукторов от

задуманных ими шалостей (так называемых отбоев, отказов отвечать на заданный

урок и проч.). Интереснее для меня на дежурстве были беседы со мною

кондукторов Григоровича и Достоевского. Оба были весьма образованные

69

юноши, с большим запасом литературных сведений из отечественной и

иностранной литературы; и каждый из этих юношей, по свойствам своего

характера, возбуждал во мне живой интерес. Трудно было отдать преимущество в

их рассказах кому-либо более, чем другому. Что-то глубоко обдуманное,

спокойное видно было в рассказах Достоевского и, напротив, живое, радостное

являлось в рассказах Григоровича. Оба они занимались литературою более, нежели наукою; Достоевского <более> занимали лекции истории и словесности

Турунова и Плаксина, чем интегральные исчисления, уроки Тер-Степанова, Черневского. Сам Достоевский был редактором литографированной при училище

газеты "Ревельский сняток". Григорович, с первых дней вступления в Инженерное

училище, не любил, как он говорил, "consideration calcul" {расчетов (франц.).} и

боялся преподавателей математики; его занимали Виктор Гюго, m-me Сталь, Боккаччо, Дюдеван и пр. Владея отлично французским языком и даром слова и

памятью, Григорович часто приводил изустно стихи в переводе из Байрона и др.

Будни в Инженерном училище проходили в известном установленном

порядке: классные занятия были два раза в день, от восьми часов до двенадцати и

от трех часов до шести. От семи часов до восьми кондукторы занимались

повторением уроков, а от восьми до девяти часов были или гимнастика,

фехтование, или танцы. В эти условные часы занятий Федор Михайлович или

участвовал, а в некоторых его не видно было. В то время когда кондукторы, его

товарищи, каждый, сидя у своего столика, занимался подготовкою к следующему

дню, Федор Михайлович с кем-либо из товарищей (Бережецким или

Григоровичем) гулял по рекреационной зале или беседовал с дежурным

офицером. Нередко можно было видеть его у кого-либо из товарищей, которому

он объяснял какую-либо формулу или рисунок из начертательной геометрии, которым, как Шидловский {Шидловский, будучи очень тупым, отличался от

товарищей только хорошею памятью. Он кончил образование в двух учебных

заведениях, но своими поступками, будучи государственным сановником

(губернатором, товарищем министра внутренних дел), назывался человеком с

фаршированной головой (Щедрин) или, проще, назывался барабанщиком {2}.

(Прим. А. И. Савельева.)} и др., эти чертежи были, что называется, китайской

грамотой. Всего чаще можно было видеть Федора Михайловича,

подготовлявшего товарищу сочинение на заданную тему. До вечерней повестки

нередко сбирались в рекреационной зале все, не исключая прислуги, послушать

рассказы старшего писаря Игумнова.

Это был старший писарь кондукторской роты, человек, прослуживший

долго в строю, в армейском полку; весьма честный, добрый, весьма любимый

кондукторами, большой любитель литературы и обладавший отличной памятью.

Он имел большое нравственное влияние на молодежь. Его рассказы исторические

из русской старины были весьма интересны, в особенности об Инженерном замке, о жительстве в нем в 20-х годах секты "людей божиих" {3}, об их курьезных

радениях (пляске, кружениях и пениях), о кастеляне замка Брызгалове, носившем

красный камзол с большими золотыми пуговицами, треугольную шляпу и

напудренный парик {Брызгалов еще жив был в сороковых годах. (Прим. А. И.

Савельева.)}. Игумнов в зимние вечера, по приглашению чаще всего Ф. М.

70

Достоевским, приходил в рекреационную залу и становился посреди ее.

Немедленно зала наполнялась всеми кондукторами, являлись скамейки и

табуреты, и водворялась тишина. Игумнов, обладая хорошею памятью, изустно

передавал целые баллады Жуковского и поэмы Пушкина, повести Гоголя и др.

Присутствовавшие, приходившие в восторг от рассказов Игумнова, не

ограничивались аплодисментами, но сбирали ему каждый раз обильное денежное

вознаграждение.

Нельзя забыть того из времени пребывания Федора Михайловича в

Инженерном училище, что на Федора Михайловича имели нравственное влияние

тогдашние внешние и внутренние события и лица, его окружающие.

Сохраняющий в сердце своем чувства высокой честности, он рассказывал мне

свое глубокое негодование на некоторых начальников, грабивших и

возмущающих солдат тогдашней продолжительной службы, например генералов

Батурина, Тришатного (впоследствии разжалованного в рядовые), кн. Дадьяна, зятя командовавшего войсками барона Розена, на Кавказе. Кн. Дадьян был

разжалован в рядовые и посажен в крепость Бобруйск. Федора Михайловича

возмущали проделки русских людей, братьев П. Одного из них - директора

Североамериканской компании, продавшего Алеутские острова Америке, и

другого брата, ограбившего инвалидный капитал. Федор Михайлович знал имена

начальников в войсках на войне и на гражданском поприще, которые получали

награды не по заслугам, а благодаря родству и связям с сильными мира сего. Он

знал проделки бывшего инспектора классов Инженерного училища, как он

помещал и поддерживал тех кондукторов, которых родители ему платили или

делали подарки и пр. Кроме всего мною упомянутого и несказанного, все было

известно лучше меня одному из преподавателей Инженерного училища, г. Толю

(известному энциклопедисту) {4}. Впоследствии, когда ему было отказано, кондукторы откровенно рассказывали про него много любопытного. Он был

учителем русского языка и словесности в третьем кондукторском классе. На его

лекции пробирались и кондукторы из старших классов. Ни Федор Михайлович, ни другие воспитанники не могли, рассказывая об нем, сказать, какой