Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2

В. Г. КОРОЛЕНКО

Воспоминания Владимира Галактионовича Короленко (1853-1921)

отражают отчасти сложность тех отношений, которыми Некрасов был связан с

Достоевским и как поэт, и как выразитель дум и настроений эпохи, и лично как

человек той же среды, то сходившийся с ним моментами чрезвычайно близко, то

удалявшийся от него так далеко, что считались как бы врагами. В связи с

"Бедными людьми" началась их близость, по свидетельству Достоевского, продолжавшаяся всего несколько месяцев, и завязалось навсегда то основное, глубоко интимное в их отношениях, что позволяло им даже при весьма редких

встречах, несмотря на разницу в убеждениях, говорить иногда друг другу

"странные" вещи, точно это основное "как бы не хотело и не могло прерваться"

("Дневник писателя" за 1877 год).

Всегда воспринимая Некрасова как большого поэта, пришедшего в

литературу со своим новым словом, в период "Бесов" Достоевский ищет поводов, чтобы позлее его уязвить как якобы "общечеловека", русского "gentill'homme'a",

"либерала в мундире". А в 1877 году, когда душа его снова поворачивается с

любовью, порою с грустью и с умилением к "старым людям" 40-х годов, Достоевский находит для оценки поэзии Некрасова слова, исключительные по

своей силе и глубокой проникновенности.

Характерно, что Короленко, передовая народническая молодежь, к

которой он в то время был близок, восприняли выступление Достоевского как

свидетельство его веры в народ, сознания общественного неблагополучия,

понимания "близости глубокого социального переворота".

ПОХОРОНЫ НЕКРАСОВА И РЕЧЬ ДОСТОЕВСКОГО НА ЕГО МОГИЛЕ

(Из "Истории моего современника")

204

В конце 1877 года умер Некрасов. Он хворал давно, а зимой этого года он

уже прямо угасал. Но и в эти последние месяцы в "Отечественных записках"

появлялись его стихотворения. Достоевский в своем "Дневнике писателя"

говорит, что эти последние стихотворения не уступают произведениям лучшей

поры некрасовского творчества {1}. Легко представить себе, как они действовали

на молодежь. Все знали, что дни поэта сочтены, и к Некрасову неслись

выражения искреннего и глубокого сочувствия со всех сторон. <...>

Когда он умер (27 декабря 1877 г.), то, разумеется, его похороны не могли

пройти без внушительной демонстрации. В этом случае чувства молодежи

совпадали с чувствами всего образованного общества, и Петербург еще никогда

не видел ничего подобного. Вынос начался в 9 часов утра, а с Новодевичьего

кладбища огромная толпа разошлась только в сумерки. Полиция, конечно, была

очень озабочена. Пушкин в "Поездке в Эрзерум" рассказывал, как на какой-то

дороге, на границе Грузии и Армении, он встретил простую телегу, на которой

лежал деревянный гроб. "Грибоедова везем", - пояснили ему возчики-грузины

{2}. Тело самого Пушкина, как известно, было выволочено из Петербурга

подобным же образом, бесчестно и тайно. Эти времена давно прошли, и власти

были уже не в силах удержать проявление общественных симпатий. Некрасова

хоронили очень торжественно и на могиле говорили много речей. Помню стихи, прочитанные Панютиным, потом говорил Засодимский и еще несколько человек, но настоящим событием была речь Достоевского.

Мне с двумя-тремя товарищами удалось пробраться по верхушке

каменной ограды почти к самой могиле. Я стоял на остроконечной жестяной

крыше ограды, держась за ветки какого-то дерева, и слышал все. Достоевский

говорил тихо, но очень выразительно и проникновенно. Его речь вызвала потом

много шума в печати {3}. Когда он поставил имя Некрасова вслед за Пушкиным и

Лермонтовым, кое-кому из присутствующих это показалось умалением Некрасова

{4}.

– Он выше их, - крикнул кто-то, и два-три голоса поддержали его:

– Да, выше... Они только байронисты.

Скабичевский со своей простоватой прямолинейностью объявил в

"Биржевых ведомостях", что "молодежь тысячами голосов провозгласила

первенство Некрасова" {5}. Достоевский отвечал на это в "Дневнике писателя".

Но когда впоследствии я перечитывал по "Дневнику" эту полемику, я не встретил

в ней того, что на меня и многих моих сверстников произвело впечатление

гораздо более сильное, чем спор о первенстве, которого многие тогда и не

заметили. Это было именно то место, когда Достоевский своим проникновенно-

пророческим, как мне казалось, голосом назвал Некрасова последним великим

поэтом из "господ". Придет время, и оно уже близко, когда новый поэт, равный

Пушкину, Лермонтову, Некрасову, явится из самого народа...

– Правда, правда...
– восторженно кричали мы Достоевскому, и при этом я

чуть не свалился с ограды.

Да, это казалось нам таким радостным и таким близким. Вся нынешняя

культура направлена ложно. Она достигает порой величайших степеней развития, 205

но тип ее, теперь односторонний и узкий, только с пришествием народа станет

неизмеримо полнее и потому выше.

Достоевский, разумеется, расходился в очень многом и очень важном со

своими восторженными слушателями. Впоследствии он говорил о том, что народ

признает своим только такого поэта, который почтит то же, что чтит народ, то

есть, конечно, самодержавие и официальную церковь. Но это уже были

комментарии. Мне долго потом вспоминались слова Достоевского именно как

предсказание близости глубокого социального переворота, как своего рода

пророчество о народе, грядущем на арену истории.

В эти годы померкла даже моя давняя мечта стать писателем. Стоит ли и в

самом деле, если даже Пушкины, Лермонтовы, Некрасовы знаменуют собою

только крупные маяки на старом пройденном пути. Я никогда не увлекался

писаревщиной до отрицания Пушкина и помнил, что Некрасов как поэт