Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2

179

– Я переговорил с женою, и она очень довольна, что мой роман появится в

"Отечественных записках".

Некрасов, по-видимому, был несколько обижен, что в таком деле

понадобилось мое согласие, и сказал:

– Вот уж никак не мог я предположить, что вы находитесь "под

башмачком" вашей супруги.

– Чему тут удивляться?
– возразил Федор Михайлович, - мы с нею живем

очень дружно, я предоставил ей все мои дела и верю ее уму и деловитости. Как же

мне не спросить у нее совета в таком важном для нас обоих вопросе?

– Ну, да, конечно, я понимаю...
– сказал Некрасов и перевел разговор на

другой предмет. Посидев еще минут двадцать, Некрасов ушел, дружелюбно

простившись с мужем и прося его уведомить, как только получит ответ от

"Русского вестника".

Чтобы скорее выяснить вопрос о романе, Федор Михайлович решил не

списываться с "Русским вестником", а самому съездить в Москву и поехал туда в

конце апреля. Катков, выслушав о предложении Некрасова, согласился назначить

ту же цену, но когда Федор Михайлович просил дать ему аванс в две тысячи, то

Катков сказал, что им только что затрачены большие деньги на приобретение

одного произведения (романа "Анна Каренина") и редакция затрудняется в

средствах. Таким образом, вопрос о романе был решен в пользу Некрасова. <...> Прожив май вместе с семьею в Старой Руссе, Федор Михайлович 4-го

июня уехал в Петербург, с тем чтобы, по совету проф. Д. И. Кошлакова, поехать

для лечения в Эмс. В Петербурге князь В. П. Мещерский и какой-то его

родственник стали убеждать мужа поехать не в Эмс, а в Соден. Такой же совет

дал мужу и всегда лечивший его доктор Я. Б. фон Бретцель. Эти настойчивые

советы настолько смутили Федора Михайловича, что он решил в Берлине

попросить совета у тамошней медицинской знаменитости проф. Фрёриха.

Приехав в Берлин, он и побывал у профессора. Тот продержал его две минуты и

только дотронулся стетоскопом до груди, а затем подал ему адрес эмского

доктора Гутентага, к которому и предложил обратиться. Федор Михайлович,

привыкший к внимательному осмотру русских врачей, остался очень недоволен

небрежностью немецкой знаменитости.

Федор Михайлович приехал в Берлин 9-го июня, и так как все банкирские

дома были заперты, то отправился в Королевский музеум смотреть Каульбаха, о

работах которого так много говорили и писали. Произведения художника Федору

Михайловичу не понравились: он нашел в них "одну холодную аллегорию"

{Письмо ко мне от 25/13 июня 1874 года. (Прим. А. Г. Достоевской.)} {6}. Но

другие картины музеума, особенно старинных мастеров, произвели на мужа

отличное впечатление, ион выражал сожаление о том, что в наш первый приезд в

Берлине мы не осмотрели вместе эти художественные сокровища. <...>

Дорогой из Берлина Федор Михайлович был в полном восхищении от

прелестных картин природы. Он писал мне: "Все, что представить можно

обольстительного, нежного, фантастического в пейзаже, самом очаровательном в

мире; холмы, горы, замки, города, как Марбург, Лимбург, с прелестными

башнями, в изумительном сочетании гор и долин - ничего еще я не видал в этом

180

роде, и так мы ехали до самого Эмса в жаркое, сияющее от солнца утро" {Письмо

ко мне от 25/13 июня 1874 года. (Прим. А. Г. Достоевской.)} {7}. С восторгом

описывает Федор Михайлович и красоты Эмса, который в дальнейшем

(вследствие тоски и одиночества) всегда производил на него угнетающее

впечатление.

Остановившись в гостинице, Федор Михайлович в день приезда пошел к

доктору Орту, к которому имел письмо от доктора Я. Б. фон Бретцеля. Орт очень

внимательно осмотрел мужа, нашел, что у него временный катар, но заявил, что

болезнь довольно важная, потому что чем больше она будет развиваться, тем

будет меньше способности дышать. Предписал пить воды и обещал после

четырехнедельного лечения верное выздоровление. <...>

Прошла какая-нибудь неделя, как Федор Михайлович уже затосковал по

семье, с которой ему до сих пор приходилось расставаться лишь на короткое

время, причем имелась всегда возможность к ней приехать в каком-нибудь

экстренном случае. Тоска Федора Михайловича увеличивалась и вследствие того, что письма мои отсылались несвоевременно и приходили значительно позже, чем

их ожидал мой муж. Зная, что он будет беспокоиться, я сама относила письма на

почту и каждый раз просила почтмейстера немедленно их отправлять. Приносила

им показать письма мужа с жалобами на медлительность старорусского почтамта, умоляла не задерживать нашу корреспонденцию, но все было напрасно: ее

оставляли в Руссе на два-три дня и только весною 1875 года мы узнали, отчего

подобная задержка происходит. <...>

В Эмсе у Федора Михайловича было несколько знакомых из русских,

которые были ему симпатичны. Так, он встретился с Кублицким, А. А.

Штакеншнейдером, г-м X. и с княжною Шаликовой, с которой он встречался у

Каткова. Эта милая и добрая старушка очень помогла Федору Михайловичу

переносить тоску одиночества своим веселым и ясным обращением. Я была

глубоко ей за это признательна. Тоска мужа усиливалась оттого, что он,

привыкший ежедневно делать большие прогулки (два раза), лишен был этого

удовольствия. Гулять в небольшом парке курзала, среди толпы и толкотни, было

немыслимо, а подниматься в гору не позволяло состояние здоровья. Беспокоили

его тоже мысли о том, как нам придется жить этой зимой. Довольно большой

аванс, который мы получили от Некрасова, был уже истрачен: частью на уплату

неотложных долгов, частью на заграничную поездку мужа. Просить вперед, не