Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2

доставив хоть части романа, было немыслимо. Все эти обстоятельства, вместе

взятые, влияли на мужа, нервы его расшатались (возможно, что также и от питья

вод), и он слыл в публике "желчным" русским, читающим всем наставления

{Письмо ко мне от 21/9 июля 1874 года. (Прим. А. Г. Достоевской.)}. Очень

утешали мужа мои письма и рассказы о детях, их шалостях и их словечках. "Твои

анекдоты о детишках, милая моя Аня (писал он от 21/9 июля), меня просто

обновляют, точно я у вас побывал". В том же письме Федор Михайлович

упоминает о пробеле в воспитании наших деток: "у них нет своих знакомств, то

есть подруг и товарищей, то есть таких же маленьких детей, как и они" {8}.

Действительно, в числе наших знакомых было мало таких, у которых имелись

181

детки равного с нашими детьми возраста, и только летом детки находили себе

друзей среди членов семьи о. Иоанна Румянцева. <...>

На поездку в Париж у Федора Михайловича денег не хватило, - но он не

мог отказать себе в искреннем желании побывать еще раз в жизни на могилке

нашей старшей дочери Сони, память о которой он сохранял в своем сердце. Он

проехал в Женеву, побывал два раза на детском кладбище "Plain Palais" и привез

мне с могилки Сони несколько веток кипариса, успевшего за шесть лет разрастись

над памятником девочки.

Около десятого августа Федор Михайлович, пробыв два-три дня в

Петербурге, вернулся в Руссу.

В своих летних письмах 1874 года ко мне из Эмса Федор Михайлович

несколько раз возвращается к угнетавшей его мысли о том тяжелом времени,

которое предстояло нам пережить в ближайшем будущем {Письма ко мне от 24

июня, 14 июля и др. (Прим. А. Г. Достоевской.)}. Положение действительно было

таково, что могло заставить задуматься нас, которым и всегда-то не легко жилось

в материальном отношении.

Я уже упоминала, что в апреле приезжал к нам Н. А. Некрасов просить

Федора Михайловича поместить его будущий роман в "Отечественных записках"

на 1875 год. Муж мой был очень рад возобновлению дружеских отношений с

Некрасовым, талант которого высоко ставил; были мы оба довольны и тем

обстоятельством, что Некрасов предложил цену на сто рублей выше, чем получал

муж в "Русском вестнике".

Но в этом деле была и тяжелая для Федора Михайловича сторона:

"Отечественные записки" были журналом противоположного лагеря и еще так

недавно, во время редактирования мужем журналов "Время" и "Эпоха", вели с

ними ожесточенную борьбу {9}. В составе редакции находилось несколько

литературных врагов Федора Михайловича: Михайловский, Скабичевский,

Елисеев, отчасти Плещеев {10}, и они могли потребовать от мужа изменений в

романе в духе их направления. Но Федор Михайлович ни в коем случае не мог

поступиться своими коренными убеждениями. "Отечественные же записки", в

свою очередь, могли не захотеть напечатать иных мнений мужа, и вот при первом

сколько-нибудь серьезном разногласии Федор Михайлович, несомненно,

потребовал бы свой роман обратно, какие бы ни произошли от этого для нас

печальные последствия. В письме от 20 декабря 1874 года, беспокоясь теми же

думами, он пишет мне: "Теперь Некрасов вполне может меня стеснить, если будет

что-нибудь против их направления... Но хоть бы нам этот год пришлось

милостыню просить, я не уступлю в направлении ни строчки" {11}. <...> В начале февраля Федору Михайловичу пришлось поехать в Петербург 12

и провести там две недели. Главною целью поездки была необходимость

повидаться с Некрасовым и условиться о сроках дальнейшего печатания романа.

Необходимо было также попросить совета у профессора Кошлакова, так как муж

намерен был и в этом году поехать в Эмс, чтобы закрепить столь удачное

прошлогоднее лечение. <...>

С чувством сердечного удовлетворения сообщал мне муж в письмах 6-го

{13} и 9-го февраля о дружеской встрече с Некрасовым и о том, что тот пришел

182

выразить свой восторг по прочтении конца первой части "Подростка". "Всю ночь

сидел, читал, до того завлекся, а в мои лета и с моим здоровьем не позволил бы

этого себе". "И какая, батюшка, у вас свежесть". (Ему всего более понравилась

последняя сцена с Лизой.) "Такой свежести в наши лета уже не бывает и нет ни у

одного писателя. У Льва Толстого в последнем романе лишь повторение того, что

я и прежде у него же читал, только в прежнем лучше". Сцену самоубийства и

рассказ он находит "верхом совершенства". И вообрази, ему нравятся тоже

первые две главы. "Всех слабее, говорит, у вас восьмая глава, - тут много

происшествий чисто внешних", - и что же? Когда я сам перечитывал корректуру, то всего более не понравилась мне самому эта восьмая глава, и я много из нее

выбросил" {14}.

Вернувшись в Руссу, муж передавал мне много из разговоров с

Некрасовым, и я убедилась, как дорого для его сердца было возобновление

задушевных сношений с другом юности. Менее приятное впечатление оставили в

Федоре Михайловиче тогдашние встречи его с некоторыми лицами литературного

круга {15}. Вообще, две недели в столице прошли для мужа в большой суете и

усталости, и он был донельзя рад, когда добрался до своей семьи и нашел всех нас

здоровыми и благополучными.

На этот раз он ехал в Эмс с большою неохотою и мне стоило многих

усилий уговорить его не пропустить лето без лечения.

<...> Но кроме чрезвычайного беспокойства о детях и обо мне, Федора

Михайловича мучила мысль о том, что работа не двигается и что он не может

доставить продолжение "Подростка" к назначенному сроку. В письме от 13-го

июня Федор Михайлович пишет: "Пуще всего мучает меня неуспех работы: до

сих пор сижу, мучаюсь и сомневаюсь и нет сил начать. Нет, не так надо писать