"Фантастика 2024-39". Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
Менестрель не долго колебался. Чувства, переполнявшие его грудь, рвались наружу, требовали выхода и сами собой оборачивались Силой. Магия, как всегда, отозвалась легко и доверчиво. Словно хорошо выезженная лошадь, которая повинуется малейшему движению шенкеля. Да что там шенкеля! Отвечает на наклон головы вправо-влево. Силы бурлила и играла, готовая заставить петь и скалы, и море и даже воздух, гудящий от тугих струй ветра на воронкой.
Такого ощущения Ланс не знал никогда ранее! Лишь отдалённая мысль, бившаяся с самом тёмном и пыльном закутке сознания, напоминала: нельзя, не вздумай, зачерпнуть столько магии — верная смерть. Хватило уже случая на каракке и в королевском дворце. Достаточно. Тогда он поплёвывал на опасность, играя с жизнью и смертью в «чёт-нечет». Сейчас Лансу альт Грегору мучительно хотелось
С магией нужно осторожно. По чуть-чуть. Так перенёсших голодовку кормят вначале совсем понемножку, а потом только переводят на полноценное питание, когда тело обвыкнется.
Преодолевая себя, менестрель направил малую толику силы во флейту, которая до сих пор бесполезной ношей торчала у него за поясом. Вначале робко, а потом всё увереннее, она отозвалась, повела мелодию. Прихотливо, тоненько, как дудочка пастуха, но превосходя её шириной музыкальной палитры и глубиной звучания.
Стороннему наблюдателю предстало бы неподражаемое зрелище, заставившее его усомниться в трезвости рассудка. На одной из скал, которые торчали посреди моря, как гребень на спине невиданного чудовища, сидел, скрестив ноги, босой человек в промокшей насквозь одежде. Тёмно-русые с проседью волосы увязаны в «хвост», но отдельные выбившиеся пряди трепещёт на ветру, обрамляя худое бородатое лицо. Вместо того, чтобы метаться в ужасе, отыскивая спасение из безвыходного положения, он смотрит в даль невидящим взором, пронизывая белесую дымку до самого окоёма. Море закрутилось могучим водоворотом у подножья скалы. Птицы — бурые и белые с чёрными крылами — мечутся над его головой, тревожно крича и выделывая немыслимые пируэты, каприоли, баллотады[1] и прочие фигуры из высшей школы верховой езды. В лицо летела солёная и мокрая пыль. А он играл. Направлял клокочущую силы в маленькую флейту-пикколо, что лежала у него на коленях. Звуки плясали над волнами, куда там чайкам и буревестникам. Выделывали такие коленца, что не снились даже чеглоку, кружащемуся в восходящих потоках, или охотящейся на стрекоз пустельге.
Прихотливая мелодия, рождалась под влиянием мимолётного порыва. На неё влияло всё — дуновение ветерка, летящая капля, острый уголок скалы, который упёрся менестрелю в седалище, холод, голод и жажда, тоска и надежда. Как всегда, это был импровиз, как и вся жизнь Ланса альт Грегора — охотника за приключениями и новыми ощущениями. Он шёл среди людей, подчиняясь своим желаниям. Вернее, пытался делать это настолько удачно, насколько позволяли обстоятельства. Но больше всего на свете ценил независимость и свободу. Охотно соглашался выступить перед правителями и богачами, но никогда не поступал на службу к ним. Он записывался в роты вольных наёмников, но оставался там лишь до тех пор, пока ему хотелось подчиняться приказам командиров. Он добивался успеха у многих женщин, но ни с одной из них не решился связать жизнь. Жизнь — поиск, жизнь — движение вперёд и погоня за… Нет, не за удовольствиями. Их менестрель считал чем-то побочным, наподобие маленького вознаграждения за стремление к чему-то большему. Погоня за новыми достижениями, за новой музыкой, новыми успехами. За славой и признанием, в конце концов. Гордился ли он успехом у слушателей? Несомненно. До недавнего времени думал, что это единственное, ради чего стоит жить. Жить и творить. Эти понятия неразделимы. Создавать музыку столь же свойственно, как дышать. Лиши человека воздуха, и он умрёт. Лиши менестреля музыки, и он зачахнет, как цветок, лишённый солнца и влаги. Но ведь есть, наверное, в жизни каждого, в том числе и самого талантливого мага-музыканта, нечто, более важное, чем самовыражение и, по большому счёту, самолюбование. Вот только не каждому удаётся понять, что вот оно — протяни руку и хватай…
Ланс не знал, сколько времени играет.
Да разве это важно?
Он слился с музыкой. Так случалось каждый раз. Растворился в ней. Или она в нём?
Время не имело значения.
Место не имело значения.
Голод, холод и жажда не значили ничего.
Но оставалось нечто, что держало его, не позволяло окончательно
раствориться в магии и уйти в Горние Сады. Чувство, возникшее два года назад и с тех пор не отпускающее, несмотря на все усилия и борьбу с самим собой. Да и не нужно уже противиться. Тот дождливый осенний вечер решительным образом разделил его жизнь на две неравные половинки — до и после.Снова в голове Ланса альт Грегора, никогда не считавшего себя поэтом, зазвучали строки.
Звенит струна, поет свирель,
Созвучья льнут к высоким сводам.
Творит великий менестрель,
Любим и знатью, и народом.
Раз-два, поклон и поворот,
Морская гладь в глазах прекрасных.
Пощечина, скривленный рот.
«Юнец, ты ищешь смерть напрасно!»
«Посланник? Сын? Какая дичь!
Нельзя довериться браккарцу.
Я уши на ходу остричь
Клянусь ему в финале фарса!»
Впервые в его жизни возникла женщина, ради которой он мог отказаться и от музыки, и от гордости. Слава — тлен. Что может быть важнее любви?
Несмелый стук, неслышный шаг…
Щекою к тонкому запястью.
Скиталец, музыкант и маг,
Тебе не дать девице счастья.
Укол, рипост, танцует сталь,
Сменяет терцию секунда,
Пусть ничего теперь не жаль,
Топтать ногами гордость трудно.
К горячей шее скакуна
Припав, он мчит от горькой правды
И словно омуты без дна,
Горят в ночи глаза-смарагды.
Он больше не побежит. Никогда. Вернее, побежит, но не от Реналлы, а к ней. Чего бы ему это не стоило. Даже если придётся переплыть океан. Без корабля, лодки или плота. Перейти материк. Пешком, если не сможет найти коня или карету.
Ощущая небывалый подъём, Ланс направил во флейту столько магии, сколько мог, лишь бы не разрушить инструмент. Звук возвысился до предела слышимости. Душа требовала ускорить мелодию, но, проявив завидную силу воли, чего не ожидал от себя, менестрель, напротив, замедлил её, повёл тоскливо и протяжно, как звучит волынка кринтийцев.
Он сознательно берёг силы. Растягивал удовольствие. Ведь спать не хотелось совершенно, несмотря на испытания, выпавшие на его долю за сегодняшний день.
Смеркалось. Алый солнечный диск садился в море, рисуя исчёрканную волнами, мятущуюся «дорожку», которая напоминала кровавый ручей, хлынувший вдруг из разверзнутой раны водоворота. Лишь когда взошла луна, менестрель отпустил магию и прилёг на неровной поверхности скалы. Частично высохшая одежда холодила тело, втыкались под рёбра и в поясницу неровности камня. Но это досаждало не больше чем плеск волн у подножья скал.
Обычно после выступления он всегда ощущал усталость, отдавая слишком много сил на управление магией. Если бы не старинная шпага, то выжал бы себя, как лимон ещё лет десять-пятнадцать назад. Сейчас же, под звёздным небом с густо-жёлтым серпом луны, казалось, что Ланс альт Грегор сам стал частью окружающего мира — морем, базальтовыми громадами островов, чёрно-фиолетовым сводом с разноцветными огоньками в вышине. Магия пронизывала его, как и всю природу.
Может именно умения пропускать Силу через себя, используя лишь необходимую, строго ограниченную, толику, и делало древних магов столь сильными, что по утверждению Нор-Лисса они достигали могущества, позволявшего уничтожить мир?
С этими мыслями он уснул сном младенца, ладонью прижимая к груди сложенный лист с портретом Реналлы, который так и не рискнул вынуть, зная, что увидит лишь размокший кусок бумаги.
[1] Пируэт — разворот лошади «вокруг собственного крупа». Каприоль и баллотада — прыжки лошади на месте с различным положением ног.
Глава 7, ч. 1
Солнечный луч скользнул по щеке, лизнул нос и остановился на опущенных веках менестреля.
Ланс зашевелился, потёр нос и чихнул. Сон как рукой сняло.
Но и вставать не хотелось. Он с наслаждением вытянул ноги под тёплым одеялом и несколько мгновений лежал, зажмурившись, прислушиваясь.
Снова на корабле.
Плескала вода в борта, поскрипывали снасти. По палубе протопали чьи-то босые ноги. Хриплый голос с явным трагерским выговором рявкнул:
— Почему холодный?!
— Я грел! — ломающимся голосом, пискнул подросток. Должно быть, юнга.
— Я тебе дам «грел»! Мой грог должен обжигать горло! Линьков захотел?
— Я быстро! Я сейчас!