"Фантастика 2025-65". Компиляция. Книги 1-29
Шрифт:
— Будет тут сложный характер, когда все болит. Часто ей нездоровится?
Похоже, вовсе не старость не позволяет моей свекрови заниматься хозяйством.
— Особенно тяжело весной и осенью. Почему тебе вдруг любопытно? — спохватился Виктор.
— Раз уж так вышло, что я ничего не помню, хочу узнать твою матушку получше. Вряд ли тебе нравилось, что мы друг друга не выносим.
Муж промолчал, впрочем, и без слов все было понятно. А я, пожалуй, не буду делать никаких выводов, пока сама не пообщаюсь со свекровью.
— Хочешь отдохнуть перед обедом
— Что случилось? — встревожилась я.
— Будет лучше, если ты поселишься в одной из гостевых спален.
— Потому что моя — пуста? — догадалась я. — Мои покои были обставлены мебелью из моего приданого, и сейчас все в моей усадьбе?
Виктор кивнул.
— Извини, я… Я велю Егору Дмитриевичу позаботиться об этом. — Кажется, ему было очень неловко.
— Ничего страшного, — пожала я плечами.
— Потому что ты не собираешься надолго здесь задерживаться? — помрачнел он.
— Потому что я ничего не помню — и гостевые покои, и моя спальня для меня одинаково чужие, — призналась я. — К тому же сейчас есть заботы поважнее, чем обустройство моей спальни. Просто скажи, где мне расположиться. И нужно заглянуть к твоей матушке, раз она хотела видеть нас обоих.
— Ты не обязана… — осторожно начал Виктор.
Я улыбнулась.
— Мне нетрудно. И не беспокойся, я не собираюсь начинать ссору или поддерживать ее.
— После обеда, если ты не против.
Пока мы разговаривали, слуги помогли нам раздеться. Молоденькая горничная, следуя приказу, провела меня в «покои для дорогих гостей» на втором этаже.
Эта комната выглядела намного скромнее Настенькиных городских покоев. Кровать с балдахином — для разнообразия, не пыльным; печь, покрытая изразцами; вышитая ширма, отгораживающая уголок с фарфоровым умывальником и подставкой под таз и кувшин с водой; еще одна ширма, сложенная у туалетного столика, рядом с которым пристроилась вешалка, — похоже, этот уголок предназначался для одевания.
У окна — столик и пара кресел. Все это казалось не новым, однако и не старьем, отданным гостям, скорее — обжитым, комната выглядела не тесной, но уютной.
Та же горничная, которая должна была прислуживать мне, пока не вернулась Дуня, помогла мне освежиться и переодеться после дороги, а потом проводила меня в гостиную, которая здесь, как и в городском доме, соседствовала со столовой. Виктор, уже в халате, поднялся мне навстречу, но подать руку не успел. Дверь за моей спиной снова распахнулась. Я обернулась.
Вошедшая в комнату женщина действительно была стара — похоже, мой муж был поздним ребенком — но назвать ее старухой у меня не повернулся бы язык. Осанка, которой позавидовала бы балерина, гордая посадка головы. Волосы были скрыты чепцом, лишь несколько прядей, явно оставленных намеренно, мягко обрамляли лицо. Синие, вовсе не по-старчески яркие глаза смотрели уверенно и твердо.
Вот только портили все залегшие под ними тени и бисеринки пота на бледном лбу, да гримаса боли, промелькнувшая
на лице, когда она протянула сыну руку с изуродованными ревматизмом — сейчас я была почти в этом уверена — пальцами.Виктор почтительно поцеловал матери руку, я присела в поклоне.
— Вам не следовало вставать, матушка…
— Ничего, не развалюсь. — Голос оказался молодым, как и глаза. Она перевела взгляд на меня и улыбнулась: — Помирились, значит.
Как я ни вслушивалась, не смогла уловить ни следа желчи в ее тоне. Даже если она действительно не выносила невестку, скрывала это отлично. Впрочем, следующая фраза расставила все по своим местам.
— Надолго ли? — Свекровь обратилась ко мне. — Что скажешь?
— Не мне судить… — Как же ее зовут? — Не мне судить, матушка. На все воля божия.
Она усмехнулась, и я поняла, от кого муж унаследовал эту язвительную усмешку.
— Его-то сюда не впутывай, делать господу больше нечего, как супругов ссорить и мирить.
— Матушка, позвольте, я помогу вам, — вмешался Виктор, подставляя локоть, но свекровь отмахнулась:
— Погоди.
Она снова обернулась ко мне.
— Так что скажешь?
— Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы быть вашему сыну любящей женой, а вам — почтительной дочерью, — твердо сказала я.
В конце концов, сейчас мне куда проще, чем в юности: есть куда разъехаться. И женщина, вырастившая мужчину, которого я люблю, заслуживает по крайней мере уважения. До тех пор, пока своими действиями не докажет обратное.
— Однако вальс танцуют двое, и хороша ли та партнерша, которая сама начинает вести в танце? — продолжала я.
Она приподняла бровь:
— Вальс?
Я снова отметила про себя, как много муж унаследовал от матери. Вот только сейчас он выглядел смущенным. Дело в матери или в моих словах?
— Он уже не считается непристойным? — полюбопытствовала свекровь.
Вот это я сказанула так сказанула. Прежде чем я сообразила, как исправить впечатление, Виктор спас положение:
— Матушка, Настя говорит о танце лишь как о метафоре. О том, что в супружестве, как и в танце, важно взаимное уважение и согласие. Что до вальса… — Он слегка улыбнулся. — Я полагаю, со временем к нему привыкнут, как привыкли к контрдансу. Ведь и его когда-то считали излишне вольным.
Княгиня смерила взглядом сына, затем меня.
— Что ж, если говорить о танце, то порой может вести и дама, если кавалер не против. — Она коротко глянула на Виктора. — Но плоха та пара, где оба стремятся диктовать такт, топча ногами друг друга.
— С этим трудно поспорить. — Я склонила голову.
— Вот и не спорь. Слова хороши, однако господь велел судить дерево по плодам. — Она величественно кивнула мне и положила ладонь на подставленный локоть Виктора.
Я помедлила, глядя свекрови в спину. Пожалуй, я все же восхищалась ею — не сломленной ни старостью, ни тяжелой болезнью. Даже сейчас, когда ей явно было тяжело идти, она почти не опиралась на сына.