"Фантастика 2025-96". Компиляция. Книги 1-24
Шрифт:
Слюна текла щедро, и хлюпающие звуки, от которых у любого другого была бы неловкость, здесь становились частью ритуала. Гриня чувствовал, что сходит с ума от этого звука. От влажной уверенности, от того, как Кляпа использовала рот Валентины – не как часть тела, а как инструмент власти, контроля, наслаждения и подавления. Он не смотрел вниз – не смел. Но чувствовал всё. Каждый миллиметр.
И в какой—то момент это нарастило темп. Незаметно. Её движения стали чуть быстрее, чуть глубже. Гриня понял, что приближается к черте – не из—за физики, а из—за психики. В этом было что—то опасное. Он начал дышать чаще, неровно. Пальцы судорожно вцепились в подлокотники. Голова откинулась. Лицо стало влажным, щеки вспыхнули. Где—то глубоко внутри него зародилось чувство, которое быстро превращалось
Он хотел предупредить. Сказать. Выдохнуть хоть что—то – «я» или «сейчас» или «постой». Но язык не слушался. Мысли путались. Всё было на грани.
И вот в самый пик, когда в теле началась дрожь, Кляпа сделала резкое движение назад.
Момент оборвался. Движение, дыхание, звук – всё прекратилось, будто кто—то нажал на паузу внутри самой комнаты.
Тишина разорвала пространство между ними, как ржавый нож по тонкой простыне. Губы Валентины были влажны, дыхание ровное. Она вытерла уголок рта тыльной стороной ладони и посмотрела ему в глаза. Медленно. С тем же выражением, как у женщины, которая знает: награда была, но только за послушание – а теперь проверка на выносливость.
Кляпа посмотрела на него сверху вниз – долго, изучающе, будто решала, заслужил ли он продолжения. В этом взгляде не было страсти, не было нежности – только деловое, почти инженерное понимание: перед ней – механизм, на который сейчас будет приложено нужное давление.
Молча встав, она медленно стянула с себя платье. Чёрный трикотаж скользила по телу, как вода по стеклу, собираясь в мягкие складки у её ног. Она наклонилась, выпрямилась, и осталась стоять в белье – чёрном, матовом, с тонкими бретелями и гладкой чашечкой лифчика, который казался почти официальной формой для соблазнения. Лифчик плотно облегал грудь, подчёркивая форму и подчёркивая податливость. Трусики были высокие, с узкой полоской кружева по талии, как будто между строгостью и капризом. Ткань полупрозрачная, с намёком на секрет, который не скрыт, но ещё не отдан.
Её движения оставались точными, без пафоса. Лифчик был снят одной рукой – медленно, без колебаний. Он упал на пол, как знак того, что защита не требуется. Трусики она стянула также неспешно, чуть согнув колени, не отводя взгляда от Грини, и это было не игрой, а демонстрацией власти, в которой откровенность – не слабость, а выбор. Оставшись полностью обнажённой, она шагнула вперёд – так, будто не тело её приблизилось, а намерение. И села на него.
Она протянула руку к его лицу и аккуратно, почти бережно, вытащила кляп изо рта. Галстук с ёлками извивался, как мёртвая змея. Она не отбросила его – просто положила рядом, как трофей. Влажные губы Грини дрожали, подбородок покрывался испариной. Он глубоко вдохнул – с шумом, с облегчением, будто вернулся из—под воды, но не был уверен, что хочет оставаться на поверхности.
Кляпа не говорила ни слова. Просто встала. Нет, поднялась. С той самой осанкой, в которой угадывается не только дисциплина, но и намерение. Плечи отведены, спина ровная, дыхание спокойное, как у хищницы, которой больше не нужно ничего объяснять.
Она поставила ногу на диван и плавно шагнула через него, оказываясь над Гриней, как женщина, которая не ищет равных. Движения её были точными, будто выверенными до сантиметра. Она опустилась, касаясь его лица – внутренней стороной бёдер, с тем самым прикосновением, которое не нуждается в пояснениях. Ни одно слово не произносилось, но каждое движение звучало яснее любой команды – как будто тела говорили на языке, для которого не нужны были гласные.
Гриня застыл. Глаза его были открыты, но он не смотрел – взгляд расфокусирован, дыхание прерывистое. Лицо его приняло её, как принимает ветер парус – с лёгким колебанием, с отдачей.
Кляпа начала двигаться. Медленно. Плавно. Так, как двигается женщина, когда знает, что её чувствуют не глазами. Каждый сдвиг её бёдер был не резким, но наполненным. Она не скользила – она вживалась. Глубже. Точнее. Каждый контакт был, как удар плоти о воздух – тихий, тягучий, ощутимый.
Валя внутри молчала. Она не сопротивлялась – не могла. Казалось, даже её мысли теперь двигались в ритме этих движений. Она чувствовала, как тело то
выгибается, то мягко оседает, и где—то на границе контроля пульсирует не страх, а ожидание. Всё внутри было на пределе.Гриня дышал шумно. Он не пытался ни сказать, ни сделать ничего. Его губы двигались, но не говорили. И Кляпа слышала эти движения. От них становилось жарко. Они не были словами – были ответом.
С каждым новым качком тело Вали откликалось – не резко, не театрально, но всё явственнее. Дыхание становилось громче. Мышцы – напряжённее. Всё происходящее превращалось в странный танец, в котором звуки были приглушены, но ритм чувствовался кожей. И среди этого безмолвного ритма, в который вписались движения, дыхание и взгляд, зазвучал голос Кляпы – низкий, хрипловатый, с той самой пошлостью, которая в её устах становилась инструментом тонкой власти. Она приговаривала что—то на грани игры и откровения, что—то, от чего у Грини перекатывались мурашки по спине, хотя слов он не различал – слышал только интонацию. Слова тянулись с хищной насмешкой: "Вот так, мой сладкий школьный герой…", "Дыши. А я поработаю…", "Ты заслужил – а теперь молчи и принимай…". Эти фразы будто не имели адресата, но под их весом тело Грини подрагивало, а дыхание сбивалось сильнее, чем от любого прикосновения.
В какой—то момент Кляпа запрокинула голову. Губы приоткрылись. Грудь вздымалась. Бёдра ускорились – чуть, не навязчиво, но так, что стало ясно: она приближается. Она не играла. Она не командовала. Она двигалась туда, куда ведёт природа, когда в руках – не страсть, а власть.
Её дыхание участилось, в нём появилась хрипотца, будто оно вырывалось сквозь сжатые зубы. Голос дрожал, но не от слабости – от сдерживаемого напряжения, нарастающего в теле, как волна, которая вот—вот накроет. Пальцы, сжимающие подлокотники дивана, побелели от усилия. Бёдра напряглись, стали двигаться чаще, будто сами искали тот самый ритм, в котором женщина растворяется.
Тело дрогнуло – сначала едва, потом заметно. Ещё один рывок – и она откинула голову назад, как будто кто—то невидимый потянул её за волосы. Движения стали глубже, точнее, она напряглась всем телом, выгнулась, почти застыла – и в эту секунду всё внутри взорвалось. Но не криком, не стоном, не словом – тишиной. Абсолютной, абсолютной тишиной. Той, которую не слышит никто, кроме самой женщины в момент, когда всё её существо вспыхивает и замирает одновременно.
Она не рухнула. Не вскрикнула. Она просто осталась сидеть. На нём. Тихо. Словно приручила собственную бурю и теперь держала её за горло, заставляя замереть. Несколько вдохов подряд были тише, чем след на воде. Затем дыхание выровнялось. Спина осталась прямой. Пальцы – сжатыми. А лицо – спокойным.
Эта сцена не просто развернулась – она сложилась, как тщательно выстроенная композиция, где каждый жест был заранее продуман, каждое движение выверено, а финал – не случайностью, а результатом точного расчёта. Она завершилась не потому, что исчерпалась, а потому что достигла своего логического и эмоционального пика.
Кляпа медленно подняла взгляд, не торопясь, как будто ещё взвешивала, стоит ли продолжать или дать паузе растянуться на вечность. Затем легко, без слов, с точностью движения хищницы, она поднялась и слезла с его лица. Двигаясь грациозно, с той самой сосредоточенной грацией, в которой не было ни смущения, ни спешки, она пересела, меняя положение – как кошка, выбирающая, где именно лечь на солнечном пятне.
Кляпа не спешила. Её дыхание выровнялось, но в нём всё ещё оставалась глубина, как в тембровом голосе после пения. Она сидела, не двигаясь, будто дожидалась сигнала изнутри – не команды, а ощущения, что следующий шаг станет не жестом, а слиянием. И он настал.
Она медленно развернулась, опускаясь на него всем телом. Сначала бедром уперлась в его живот, затем повела колени шире, ловко подстраиваясь под его связанное положение. Её бёдра обвили его талию, а поясница выгнулась в изящной дуге, будто тело само знало, как найти точку входа. Она приподнялась на коленях, задержалась на долю секунды, держа спину прямой, и, чуть склонившись вперёд, без пафоса, но с внутренней тишиной и сосредоточенностью, опустилась – ровно, глубоко, точно.