"Фантастика 2025-96". Компиляция. Книги 1-24
Шрифт:
Психолог моргнул. Медленно, с такой осторожностью, с какой археологи прикасаются к древним мумиям, поднял глаза на Валентину. И в этом взгляде было всё: запоздалое осознание ситуации, профессиональная боль, немой крик «За что мне это?» и тонкая, почти незаметная нотка паники.
Валентина, осознавая, что момент ещё не спасён, а скорее похоронен с почестями абсурда, попыталась выдавить из себя что—то внятное. В горле пересохло так, будто туда всыпали мешок муки. Она пискнула:
– Простите…
И тут Кляпа не выдержала и взвыла:
– Простите?! Валюша,
Михаил Сергеевич глубоко вздохнул. Дыхание у него получилось таким тяжёлым, как будто он только что финишировал на марафоне, на котором его догоняли разъярённые пациенты. Он медленно отодвинул карточки в сторону, сделал паузу, в которой помещались и стыд, и безысходность, и смирение, и мягко произнёс:
– Возможно, стоит рассмотреть гипотезу о переносе эмоциональных состояний.
Валентина замерла в неловком полушаге, словно стояла на краю ледяной пропасти, в которой клокотали стыд, паника и абсурд. Михаил Сергеевич, напротив, выглядел так, будто его только что выдернули из безопасного мира методик и протоколов прямиком в анекдот, рассказанный шёпотом на родительском собрании.
В голове Валентины клубилось чёткое, звонкое осознание: если сейчас она ничего не сделает, Кляпа возьмёт бразды правления в свои непредсказуемые лапки. А значит, либо минимизировать ущерб самой, либо позволить превратить этот кабинет в арену цирка сюрреализма.
Словно в замедленной съёмке, Валя шагнула вперёд, сглотнув ком в горле. Отражение в очках психолога показалось ей карикатурно перепуганным – но отступать было уже некуда. Прежде чем здравый смысл успел выкрикнуть протест, она наклонилась и поцеловала его.
Не неловким, извиняющимся движением, а решительно, так, как будто пыталась запечатать все свои страхи, вину и тревоги в одном—единственном действии. Губы соприкоснулись – сначала осторожно, как разведка боем, а затем с растущей страстью, с той отчаянной интенсивностью, которой обычно хватает только людям, прыгающим с моста без страховки.
Язык скользнул внутрь – неуклюже, но горячо, как будто Валентина пыталась на ощупь найти там объяснение всему, что с ней происходило. Она игралась, водила им, заполняя пространство между ними своим смешным, странным, неожиданно напористым существованием.
В это же время рука, ещё дрожащая от недавнего шока, но уже движимая новой, сумасшедшей решимостью, нашла его ширинку. Пальцы нащупали застёжку и, запутавшись сначала, как в сложном квесте для школьников, всё же справились. Молния разошлась с лёгким шорохом, похожим на шёпот предательства.
И, прежде чем мозг Михаила Сергеевича окончательно собрался с мыслями, Валентина, ведомая, скорее, внутренним вихрем Кляпы, чем собственными желаниями, уже начала нежно, осторожно, словно боясь повредить тонкую нить реальности, ласково гладить его мужское достоинство сквозь ткань.
Психолог дёрнулся, как школьник на первом уроке танцев с девушкой, когда внезапно оказывается, что руки куда—то не туда попали. Он замер, потрясённый, обездвиженный, с лицом человека,
который одновременно переживает кризис среднего возраста, смену работы и визит тёщи на неопределённый срок.А внутри Валентины разгорелся пожар, но странный, мягкий, тёплый – не тот, что сжигает дотла, а тот, что превращает лёд в воду. Она вдруг почувствовала: если раньше её движения были цепочкой панических импульсов, то сейчас в них появилась какая—то странная, пугающая, но сладкая осознанность. Как будто она впервые в жизни сама решила, куда идти.
Кляпа, не выдержав, снова захлопала в ладоши, визжа так, что внутренние органы Валентины вздрогнули:
– Валюша! Героиня эротического фронта! Вот это я понимаю – борьба за жизнь! Взяла судьбу за ширинку и повела к светлому будущему! Не сдавай позиций, родная! Ты в ударе!
Михаил Сергеевич издал какой—то странный, сдавленный звук, напоминающий одновременно кашель и отчаянную попытку вспомнить кодекс этики медицинского работника. Руки у него по—прежнему оставались на подлокотниках кресла – как будто любое движение могло только усугубить его и без того критическое положение.
Валентина же, охваченная почти театральным вдохновением, продолжала действовать: поцелуй стал глубже, язык уверенно исследовал всё вокруг, а рука аккуратно, с какой—то даже странной заботой, продолжала своё нелепое, абсурдное движение.
В какой—то момент ей показалось, что даже стены кабинета дрогнули от неловкости, а плюшевый кактус в углу стыдливо опустил свои ветки.
Психолог наконец с трудом оторвал губы от её рта и, задыхаясь, словно выбравшись из—под лавины, прошептал:
– Валентина… это… эмоциональный кризис… перенос чувств…
Но Валентина, ведомая внутренним водоворотом, слышала эти слова так же чётко, как далекий шелест листвы на другой планете.
Она наклонилась ближе, дыша тяжело и прерывисто, как человек, покоривший очередной абсурдный Эверест своей внутренней трагикомедии.
И Кляпа, свернувшись калачиком где—то в мозгу, довольно мурлыкала:
– Вот это я понимаю: санаторная программа с эффектом шоковой терапии. Горжусь тобой, Валюша. Прямо до мурашек на гипоталамусе.
Валентина, всё ещё тяжело дыша, с лицом человека, который только что сам себе вырыл яму и с азартом в неё прыгнул, чуть отстранилась, ловя взгляд Михаила Сергеевича. В его глазах смешались паника, профессиональное горе и та отчаянная покорность, с какой кот терпит купание в тазике.
И тут, откуда—то из бездны наглости и внутреннего хаоса, родилась её фраза. Голос дрогнул, но не предал:
– Доктор… Мне нужна терапия игрой в врача. Сейчас я буду вашим доктором, а вы – пациентом.
Михаил Сергеевич издал странный писк, напоминающий звук, когда мокрая салфетка прилипает к столу. Однако возразить толком он не успел: Валентина с неожиданной решимостью схватила его за руку – с той силой, какой обычно хватает чемодан на бегу, опаздывая на поезд, – и повела к кушетке.
Кляпа в голове Валентины аплодировала стоя, размахивая воображаемыми помпонами и орудуя дудкой победителя.