"Фантастика 2025-96". Компиляция. Книги 1-24
Шрифт:
– Валюша, ну ты даёшь! Такого триумфа я не видела с тех пор, как мою прапрабабку выбрали Королевой Оплодотворения на Галактической Ярмарке!
Михаил Сергеевич, спотыкаясь и явно не веря в происходящее, позволил усадить себя на краешек кушетки, обитой серым, унылым дерматином, который скрипел при каждом движении, как старая табуретка в бабушкиной кухне.
– Валентина, давайте… обсудим… – начал он, запинаясь.
Но Валя уже работала молниеносно: стянула с него брюки одним порывистым движением, как скатерть с праздничного стола в дешёвом ресторане. Белая рубашка и халат остались висеть на нём, создавая комический
Михаил Сергеевич попытался вяло протестовать, но выглядел он при этом так трогательно беспомощно, что даже плюшевый кактус на подоконнике, кажется, устыдился за него.
Валентина, не давая себе времени на размышления, стянула с себя спортивные штаны и за ними – трусики, которые предательски зацепились за носок, вызвав в ней короткий приступ злорадного смеха сквозь панику. Она чувствовала, как каждая клеточка её тела пульсирует неловкостью, страстью и комичной решимостью.
Под возмущённое шипение кушетки она вскочила на него, ловко, почти инстинктивно, и, не давая себе второго шанса на трусливую побегушку, ввела его в себя, одновременно затаив дыхание, как ныряльщик перед погружением в ледяную воду.
Михаил Сергеевич, с лицом жертвы неправильно понявшей операционной команды «расслабьтесь», издал сдавленный стон, который трудно было классифицировать: смесь ужаса, восторга и безнадёжного смирения.
Движения Валентины сперва были судорожными, как у новичка на карусели, который внезапно осознал, что забыл пристегнуться. Но постепенно страх уступил место какому—то странному, растущему ощущению единства с этой абсурдной, трясущейся, хлюпающей реальностью.
Её тело скакало на нем, дышало вместе с ним, искало какое—то новое, дикое равновесие в этой невозможной ситуации. Пальцы скользили по его груди, натыкаясь на пуговицы халата, тёплые пятна кожи, чуть ощутимую дрожь, словно он был одновременно живым существом и странным музыкальным инструментом, извлекающим звуки без её ведома.
Михаил Сергеевич в какой—то момент перестал сопротивляться окончательно, как тонущий, который понимает, что бороться с волной бессмысленно. Его руки неловко обняли Валентину за талию, словно он боялся, что, если отпустит – она улетит на Марс.
Дыхание их обоих стало шумным, прерывистым, как в фильмах о бедствиях, где герои ползут по пустыне к миражу. Но в этом шуме звучало что—то ещё: прорывающаяся сквозь слои абсурда нежность, отчаянная, смешная и прекрасная.
Кляпа визжала от восторга:
– Валюша, ты не просто сдала экзамен – ты его блестяще проглотила вместе с кафедрой и деканатом! Я горжусь тобой, как молочная звезда гордится своим первым новорожденным созвездием!
Кушетка скрипела под ними, как раненый вьючный осёл, отчаянно пытавшийся справиться с нагрузкой. Валентина, сидя сверху, ощущала, как его тело под ней дрожит, откликается на каждое её движение, как струнный инструмент, забытый в старом доме.
Она двигалась всё увереннее, в какой—то момент даже закрыла глаза, позволив себе раствориться в этом безумном моменте, в этом странном, волшебно—нелепом танце.
Смех, едва слышный, вырвался из неё сам собой, словно озорная искра: в этой ситуации было что—то такое невыносимо смешное, что хотелось одновременно плакать и хохотать.
Когда их тела наконец достигли вершины этого
безумного восхождения, комната наполнилась их стонами – сдавленными, безумными, одновременно радостными и трагикомичными. Казалось, даже стены кабинета покраснели от смущения, а плюшевый кактус в углу рухнул бы на бок, если бы мог.Валентина, тяжело дыша, прижалась лбом к его груди. Она чувствовала, как его сердце колотится под ней, так быстро и шумно, будто где—то внутри Михаила Сергеевича шёл настоящий пожар.
И в этом странном, невозможном, комичном мгновении она впервые за долгое время почувствовала себя живой.
Кушетка под Валентиной всё ещё поскрипывала в агонии, напоминая, что в этой комнате законы здравого смысла были давно и бесповоротно отменены. Михаил Сергеевич лежал под ней недвижимо, как отпечаток психологической катастрофы на матрасе, тяжело дыша и глядя в потолок с выражением вселенского отчаяния.
И именно в этот кульминационный момент, когда всё было настолько нелепо, что дальше, казалось бы, падать было уже некуда, дверь в кабинет с грохотом распахнулась.
На пороге стояла администраторша санатория: дама в цветастом халате, с лицом прокурора, у которого украли главное доказательство по делу. В руке у неё дрожал блокнот для записей, а сама она, тяжело сопя, напоминала смесь побитого моржа и лейтенанта при исполнении.
– Санитарный час! – выпалила она на автомате, но в следующую секунду увидела всю картину разом.
Валентина в распахнутом спортивном топе, Михаил Сергеевич, в измятом халате и с безнадёжно сползшими очками на носу, а тут ещё и поза, в которой не требовалось объяснений даже для глухого суслика.
Администраторша замерла. Рот её раскрылся настолько широко, что туда спокойно можно было бы уместить суповую ложку или скромный, поставленный на попа спичечный коробок.
Момент молчания растянулся, как жевательная резинка, потерянная в волосах ребёнка. И тут, набрав грудью воздух, в которой уместилась вся обида старшего поколения на современную распущенность, она возвестила:
– Я немедленно сделаю доклад директору о недопустимом терапевтическом методе!
Фраза прозвучала как выстрел из старого мушкета прямо в сердце обеих жертв психологического погрома.
Михаил Сергеевич дёрнулся, как раненный в боксе боксер, попытался что—то сказать, но вместо слов издал странный сип, похожий на попытку крика утопающей чайки. Валентина замерла на месте, прикрыв грудь руками, будто могла остановить этим бегство собственного достоинства.
И в эту же секунду, ведомые примитивным инстинктом выживания, оба начали судорожно приводить себя в порядок. Валя вскакивала так, что едва не отшибла лбом о голенище кушетки, лихорадочно натягивала трусики задом наперёд и пыталась одновременно застегнуть спортивные штаны и собрать волосы в приличное подобие прически.
Михаил Сергеевич, в свою очередь, вцепился в свои брюки с такой страстью, словно спасал их от наводнения, и начал заталкивать себя в них всем корпусом, извиваясь как человек, пытающийся спрятать под ковёр динозавра.
Кляпа в голове Валентины прыгала на месте, визжа от восторга:
– Валюша! Вот это я понимаю стресс—тест! Да ты не просто адаптировалась, ты станцевала на стрессовом обрыве чечётку с песнями! Медаль на грудь! Нет, две! Одна – за самообладание, вторая – за артистизм!