Фатум. Том третий. Форт Росс

– Ну ты еще ляпни ему,– хохотнул Тараканов,– пусть туже ремнем затянется, чтоб кишки не тряслись да жратвы не просили.

На плоту засмеялись, а Соболев, умевший понимать шутку, лишь усмехнулся:

– Ну, хвосты соленые, тесто бы из ваших хайлов сделать… Да где уж… Горбатого только могила исправит, так, Чугин? Эй, эй, крепче на шестюгу налегай, братец! Быдто на плуг давишь, давай, крепчее, крепчее… Во, во… заладило, молодца…

Уже минула четверть часа, как моряки, вымогаясь из последних сил, боролись с волной, но тяжелый, из сырых бревен плот, точно наровистый, упрямый бык, не желал выходить из омутистой заводи на широкий простор.

Андрей Сергеевич вместе с остальными, занозя и обдирая ладони, беспокойно поглядывал на берег. Сообщение Соболева об индейском отряде подстегнуло новые заботы и опасения. Временный хмель победы над оборотнем был смыт новой угрозой. Их плот – точно козий загон – являлся доброй приманкой для двуногих лесных хищников побережья. Ритмично, с натугой, на выклик: «и… взяли!» Преображенский догнал невольной памятью пугающие откровения Митрофана: выходило хуже, чем могло быть. Гелль Коллинз и беглый каторжник были заодно. Более: они шли в одной упряжке и с шехалисами, а это обстоятельство принимало уж вконец дурную композицию. Андрей сделал глубокий вдох и задержал дыхание – лучшее средство предупредить нарастающее беспокойство и панический удар сердца. «Вам не уйти от когтей Гелля,—вспомнились пророческие слова Митрофана.– Тебе и осталось-то жить, морской,– дрогнуть да в гроб лечь. Старик в сем деле мастак… Стриженая девка косы заплести не успеет, как он уже петли на ваши шеи набросит. Бумагу ему от тебя какую-то надо… Ну да это уж тебе лучше знать, капитан».

«Что же, сегодняшний день, как бы он черен не был, сыграл свою роль,– налегая всем весом на шест, подумал Преображенский.– Один бес, лучше, чем в незнании и мучительных догадках пребывать. Эх… dolo malo!⁵⁰»

Глава 2

Тяжелый плот вновь пару раз повернулся вокруг своей оси и, точно следуя указу злого Фатума, снова приблизился к берегу, только ниже по течению, когда крик Чугина заставил всех вздрогнуть и оцепенеть.

Беглецы обернулись – и жар отчаянья сделал их руки сырыми. Индейская стрела жадно, по самое пестрое оперение вошла в его бедро. Лицо молодого матроса было белым, как лист бумаги, взгляд дрожал; он силился сдержать тот сгусток боли и страха, что вырывался из горла, но не мог.

Соболев, бросив шест на плот рядом с Джессикой, кинулся к нему. Кирюшка неожиданно стал тяжел, и у Ляксандрыча едва хватило сил удержать его и оттащить от гибельного края, где бурлила и пенилась вода.

– Всем укрыться за мешками и скарбом! – Капитан быстро заряжал ружье.

Индейцы появились молчаливой, угрюмой цепью. В их суровом молчании было что-то магическое и величественное от хозяев лесных дебрей. Среди них выделялся один, наиболее высокий воин, в черном косматом плаще, который длинными полами скрывал обнаженные ноги.

Плот медленно, черепахой продолжал двигаться вдоль скалистого, поросшего изумрудным ельником берега. Укрывшись за пузатыми тюками, скатками лиселя⁵¹, ощетинившись ружьями, они напряженно наблюдали за длинной цепью краснокожих. Их было не менее сотни, все рос-лые, с мускулистыми руками, вооруженные ружьями и луками. Несколько молодых воинов хотели было броситься в воду и добраться до плота вплавь, но громкий окрик анкау в длинном плаще заставил их отказаться от этой затеи.

– Эй,– Соболев, закрывая ладонью рот Чугина, толкнул локтем приказчика.– Чо они хотят сделать, вражины?

– Думаю, нагнать на нас страху.

– А что думаешь ты? – капитан, укрывая мисс Стоун плащом, кольнул взглядом Тараканова.

– Нагнать страху на них.– При этих словах он привычно вскинул тульчанку к плечу и, почти не целясь, спустил курок. Ответный выстрел беглецов заставил шехалисов прижаться к земле, укрывшись за поросшими мхами валунами. Один из воинов с копьем, вскинув руки, рухнул в воду. Круто и шумно разошлась волна – теченье подхватило бьющееся в судорогах тело: теперь оно напоминало смертельно раненного на промысле морского бобра, одного из многих, которых убил удачливый в охоте зверобой.

Берег огрызнулся беспорядочной ружейной пальбой, окрасившись голубыми дымками.

Пули и стрелы застучали градом по бревнам, оставляя борозды и белые вгрызины в сырой древесине. Несколько стрел с тупым стуком зависли в кожаных ранцах и парусиновых тюках.

– И за что же ученички стреляют нам, учителям своим, в спину да режут сонным горло за нитку бисера иль ржавый топор? – сокрушенно протянул Палыч, глядя на бледное, покрытое крупными каплями пота лицо Чугина.—Ничего, голубь, потерпи малость, отойдем подале от них, окаянных, я тебе подсоблю… Разве сие рана? – старик, морща в злобе лицо, метнул острый взгляд на притихший берег и, засучив повыше рукава, по обычаю перекрестил свою шомполку: – А ну покажись, гусь! Я тебя, стервеца, враз ощипаю!

Но берег молчал, будто вымер. Слышен был лишь гул могучей реки, тяжелое дыхание моряков да тихое постанывание раненого.

– Как думаешь, дядя, догонют? – Чугин замер на миг, страдающе глядя на торчащую в бедре длинную стрелу.

– Черта лысого… в этот раз… Только бы лодок у них не было… Хоть в одном удача нам: плот успели срубить, да туман грядет, чисто молоко. И на кой ляд дернул нас ветер брести к этой Астории… – тихо, сквозь зубы, так, чтоб не слышал капитан, выругался Соболев.– Ищем тут на свою шею холеру, как грибы в лесу.

– Эй, гляньте, родимые,– Палыч сунул в чехол нож, которым колупнул засевшую в бревне пулю.– Да оне заместо пуль… камни швыряют в нас… – в ладони у него лежал, тускло поблескивая ржаво-черными боками, кусок гранита.– Видать, у долгогривых со снаряженьем вовсе худо. Разве ж след так вещь поганить? Срамота. Эт никакого ружья надолго не хватит…

Однако оханье старика никто не поддержал, и он, еще раз подбросив на ладони багряный кристалл, забросил его в реку.

– Ох, дотянуть бы до наших,– жалобно, через силу вздохнул Кирюшка.– Доживу ли, Ляксандрыч, как думаешь, а?

– Может, да, а может, и нет,– вместо боцмана сипло ответил приказчик и подмигнул остальным.– Нет, паря, не дотянешь, помрешь ты, как пить дать…

– Это я-то помру? – алея щеками, возмутился Кирюшка.– Я?!

– Уж то верно,– продолжая запалять и поднимать внутренний дух матроса, пробасил зверобой.– Вчерась волчица на гольце выла – чует, паскуда, покойника.

При этих словах Тараканов сочно хохотнул, приятельски шлепнул распетушившегося матроса и крепко отхлебнул из фляжки.

– Опять ты ее жрешь, поганую? – Палыч негодующе поглядел на Тимофея, потом на Андрея Сергеевича, но тот о чем-то говорил с Джессикой, не выпуская из-под прицела берег.– Верно отче глаголил, не к ночи будь помянут, покойник: балуешь ты, Тимоха, а народ скорбит от тебя. Так всё и есть, в точку.

– Не винно вино, а укоризненно пьянство. На-ка, сынок, лучше хлебни, всё кровушке веселее… У тебя хоть задор перед смертью вырастет, на, на, не слушай старого… Ему-то я шиш предложу. Пусть лучше из реки зачерпнет… – Кирюшка охоче ухватился за обшитую кожей фляжку и замужичил сгоряча водки так, что сам Тимофей повел бровью: – Да ты, паря, не пьешь, а умываешься ею… Будь, будь тебе… Глядь, растащило. Ну-к, дай сюда…

– Ну, сколь мы еще будем прислухиваться да бояться их? Вашескобродие? – Соболев напряженно глянул на капитана.– Где же они? Поди, испужались? Уж чой-то больно лениво покуда стреляют.