Фаворит. Том 1. Его императрица

Плотно поели, винцом согрешили, настала пора прощаться.

– - С Богом!
– - благословил Румянцев гостя столь раскатисто, что все восемь кошек прыснули с лежанки в разные стороны...

Пискун и Самодрыга сопровождали Потемкина до самого Чигирина. Старый шлях был разбит копытами кавалерии, пушки и вагенбурги оставили глубокие колеи, заливаемые дождями. День и ночь качка в седле да пение дремлющих запорожцев:

Пугу, братцы, пугу,

Пугу, запорожцы, -

Едет козак с Лугу,

Кажуть ему хлопцы...

Осень за Чигирином была благодатная, свежая, пропитанная ароматами увядающих трав и фруктов. Потемкин в Лубнах купил за гроши развалюху-коляску, расстался с запорожцами, поехал один -- на Москву! Но в распутье дорог кольнуло вдруг сердце небывалой печалью: вспомнилась смоленская глухомань, где в тихой Чижовке плещутся чистоплотные домовитые бобры, где лоси бережно несут свои рога к вечернему водопою, а на суках могучих дерев, что свисают над тропами, сидят кругломордые желтоглазые рыси...

Поразмыслив, он пихнул возницу в спину:

– - Через Путивль на Брянск... в Смоленщину!

Потемкин родственником был плохим, сыном равнодушным, братом никудышным. Еще в Петербурге, получая письма от безграмотной матери, он складывал их за икону, говоря рассеянно: "Пущай на божнице отлежатся", -- и забывал о них! Потому и был крайне удивлен, когда узнал, что стал уже дядей, и полно новой родни...

Сладкой судорогой свело ему горло -- коляска прокатила мимо той обветшалой баньки, в которой родился он, чтобы вкусить горьких плодов от сладкого древа жизни. Деревенские ребятишки, посинев от холода, ловили в Чижовке раков, дивились из-под ладоней-что за барин едет? Маменька, окруженная бабами на дворе усадьбы, руководила варением ягод на зиму; крикливо надзирала за квашением капусты. Мохнатые бронзовые пчелы, гудя, летели из отцветшего сада. Завидев сына, мать воскликнула:

– - А я-то думала, что убили тебя... Никаких весточек!

Потемкин, растрогавшись, даже всплакнул в старенькую кацавейку. Едва оглядел дом своего детства, как при разборе багажа начались обиды:

– - Не уважил меня ты, сыночек! Другие-то коли с войны едут, так всякого добра навезут. А ты своей же родной маменьке даже платочка застиранного не привез, чтобы старость ее утешить... Одни книжки за собою таскаешь! А на што тебе их столько-то? Купил бы одну -- и читай на здоровье. Ведь любую раскрой -- во всех буковки одинаковы. А ведь все оне, чай, гривен пять стоят. На эти б денежки лучше бы сахарком меня побаловал.

– - На меду живя, кто же сахару просит?..

Дарья Васильевна малость притихла, когда сведала от сыночка, что карьер у него вполне исправный -- уже в генералы вышел.

– - Сколь же ты нонеча денег от казны забираешь?

– - Откуда деньги? В долгу -- как в шелку.

– - На что ж доходы твои, сынок, убегают?

– - На разное. Одеколоны много денег берут.

– - Избаловался ты, как я погляжу. Батюшка твой причуд этих не заводил. Вот уж скромник-то был, диколонов твоих и не нюхивал. Едино водочкой да наливочками душеньку безгрешную тешил!

Потемкин оправдывался, что с тех пор, как глаза лишился, у него головные боли бывают, и тут одеколон кстати:

– - Голову им поливаю. Полью разок -- бутылочки нету.

– - К дохтуру сходи, -- посоветовала маменька.

– - А ну их всех...
– - отвечал Потемкин.

С опросу маменьки узнал он, что две сестрицы уже лежат на сельских погостах, упокоились навеки в бездетности. Пелагсюшка с Марьей за мужьями по разным службам таскаются, первая-то -за Высоцким, что уже бригадир, а вторая -- за Самойловым, у них теперь сын взрослый и доченьки -- Сашка да Катенька.

– - Повидать бы кого, -- сказал Потемкин.

– - От генеральского визита кто же откажется?..

Энгельгардты жили неподалеку в именьишке своем, едва сводя концы с концами. Сестрица Алена в замужестве была удачлива, ее Васенька Энгельгардт парень был добрый, веселый, а потомство у них -- один только мальчик, остальные все девки. Григорий Александрович даже растерялся, когда в сенях окружили его разом шестеро племянниц, резвых замарашек.

– - Ох, не запомнить вас: Санька, Варька, Катя... а ты кто?

– - Танька я, -- пропищала самая младшенькая.

Он взял ее на руки, на нем повисли и остальные:

– - Дядечка приехал... генерал кривенький! Уррра-а...

А племянник, сидя на полу, усердно стучал в игрушечный барабанчик. Васенька с Аленой пошушукались, стали таскать с кухни что Бог послал. Сестра, радостно обомлевшая, суетилась:

– - Уж не взыщи, Гриша, мы скудненько живем, по-деревенски.

– - Не старайся, -- говорил Потемкин.
– - Я не балован...

Сначала пили липец, потом Алена подала варенуху (мед, разваренный с фруктами и корицей). Племянницы стали тут танцевать перед дядюшкой, игриво распевая свежими голосочками:

Та скажи, моя прекрасна,

Что я должен ожидать?

Неизвестность мне ужасна,

Заставляет трепетать.

Шурин, подливая Потемкину до краев, жаловался:

– - Драть бы их всех, да рук не хватает. Одну схватишь, выпорешь -- глядь, другая кота за хвост тащит. Я-за ней. А тут третья уголь из печи взяла, всем младшим усы рисует... Морока мне с девками! Хоть бы росли скорее -- всех по гарнизонам раздам!

Племянницы плыли на цыпочках, румяные, счастливые:

Иль я тем тебя прогневал,

Раскрасавушка моя,

Что рабом себя соделал

Красы вечной твоея?..

Потемкину приглянулись Варенька с Танечкой, а Наденька была дурнушкой, рыжая, и он, опьянев, сказал ей с огорчением:

– - Эх, Надежда ты моя -- безнадежная...

Ночевал на сеновале, и ближе к ночи пришла она:

– - Дядечка родненький, отчего ж это я безнадежная?

– - Не горюй, и тебя счастье не минует.

На лошадях с бубенчиками, когда на взгорьях еще краснели клены и ярилась прибитая утренником рябинка, по первопутку навестил он сельцо Сутолоки, что лежало в восьми верстах от Чижова. Здесь жили Глинки [19], и Потемкин малость робел от предстоящего свидания: с детства помнились слухи на Духовщине, что его маменька, распалясь романсами, согрешила с молодцом Гришею Глинкой.

На крыльце усадьбы Сутолок стоял сгорбленный старец в ушастом картузе, одежонка на нем была самая затрапезная.

– - Гриц?
– - вскрикнул он.
– - Никак, ты, Гриц?

Вот каким стал Григорий Андреевич Глинка, бывший певец и богатырь, а ныне хорунжий смоленской шляхты в отставке.

Потемкин приник к нему, как к отцу, замер.

– - Ну, пойдем... простынешь, -- зазывал его Глинка.

Старенькие клавесины рассыхались в углу; поверх них неряшливой кипой лежали ноты -- из Лейпцига, фирмы Брейткопфа.