Фаворит. Том 1. Его императрица

Помпадур к тому времени уже покоилась в гробу.

"Высокий гость" мизерного роста был ошеломлен русским транжирством. Поезд императрицы, выехав из Петербурга, растянулся на 14 верст, дорога до Царского Села была обставлена красочными транспарантами, дачи богатсев-всльмож соперничали меж собою в искусстве иллюминации, горящие пирамиды освещали путь. Неожиданно впереди поезда раздался ужасающий грохот, из вечерней тьмы возник конус гигантской горы, кратер которой с гулом выплескивал бурную лаву. Екатерина любезно объяснила Генриху:

– - Я давно хотела посмотреть на извержение Везувия...

Это "заговорила" Пулковская гора, которую русские пиротехники за одну ночь превратили в итальянский вулкан, выбрасывающий к небу потоки суматошного огня. Было уже совсем темно, когда двор прибыл в Царское Село, где сразу же начался маскарад. Екатерина явилась в костюме голландской кофейницы, с маскою на лице. В толпе ей встретился милый приятель, граф Александр Строганов, она вытянула его в круг менуэта, танцуя, сказала, что Иосиф в мадьярском Прешове пьянствовал с конфедератами, суля им поддержку Австрии:

– - А теперь послал в Польшу два корпуса...

– - Не верь газетам, Като, -- отозвался Строганов.

– - Если б газеты... А то ведь извещена точно. Но самое удивительное, что даже "Ирод" растерян. Король никак не ожидал такой безумной прыти от старой "маменьки"... Что скажешь, Саня?

– - Но ведь не отзовешь ты Суворова из Польши?..

Екатерина отыскала Панина:

– - Принц жмется к стенке, не танцуя... он ждет!

В сопровождении своего "визиря" императрица проследовала в отдельный кабинет, где было тихо, сумрачно поблескивала лазурь и позолота. Генрих спросил: в какую сумму обойдется казне этот маскарад с устройством "Везувия"?

– - Одних свечей сожгут на семьдесят тысяч рублей.

– - Где вы возьмете такие деньги во время войны?

В узких прорезях маски блеснули злые глаза.

– - А я старая опытная фальшивомонстчица!
– - крикнула императрица.
– - Я ведь сама печатаю деньги... бумажные!

Генрих смутился: уже не намек ли на эфраимовские дукаты? Панин же заговорил о самовольном занятии австрийцами Ципского графства.

– - Не дано пошлых ссылок на исторические права, -- сказал он.
– - Если Вена с 1412 года забыла об этих правах, то весьма забавно, что она вдруг вспомнила о них в 1769 году и сразу кинулась туда, сверкая саблями безжалостных кроатов...

Екатерина хрустнула конвертом, извлекая из него письмо Фридриха, заманивавшего Россию на ограбление польских земель. Панин же, напротив, приглашал Пруссию (и Австрию!) вступить в боевой альянс с Россией, дабы раз и навсегда изгнать османов из пределов Европы, где они угнетают христиан.

– - Русский кабинет, -- декларировал Панин, -- твердо стоит на том, чтобы соседку Польшу сохранить великой, единой и самостоятельной державой. Уж если что делить, -- доказывал Панин, -- так будем делить владения султанские на землях европейских. На этих условиях мы и согласны принять медиацию дворов ваших.

Екатерина резким жестом сбросила с лица маску:

– - Отвечайте честно: если мир не состоится, как бы вы посоветовали нам -- переходить Рубикон или остаться на месте?

Рубиконом она называла Дунай. Генрих, догадываясь, что мог написать король Екатерине, убежденно заявил:

– - Рубикон останется Рубиконом! Австрия уже скопила армии на рубежах ваших, Версаль сразу вмешается, и тогда миролюбивой Пруссии, согласно договору с вами, предстоит взять на себя борьбу с французской армией. Вознаградить себя за потери в этой войне Россия может только за счет польских владений.

– - Нет!
– - сказала Екатерина, открывая сервант в диване; широким мужским жестом она выставила бутылки на столик.
– Значит, -- расхохоталась она (помня о секретах Нейссе и Нейштадта), -- мы должны добыть мир... А что подумает Мустафа?

– - Прежде всего умерьте свои требования к султану.

Панин сказал, что Австрия может компенсировать потерю Силезии приобретениями в Турции.

– - Силезия уже оплакана Марией-Терезией, и сейчас, -отвечал принц, -- Мария-Терезия рыдает по другому поводу. Ваше величество, -- вдруг удивился он, -- а что вы сейчас выпили?

– - Водку. Так и скажите своему брату, что его родственница сильно обрусела. Единственное, что осталось во мне от немки, так это неистребимая тяга к кофе. О, как хорошо, что я не живу в Германии, а то бы вы намололи для меня кофе из ячменя!

– - Да, мы, пруссаки, бедные, -- согласился Генрих.
– Поверьте, когда я вижу гвоздь на земле, я не ленюсь поднять его...

По выражению лица императрицы Панин догадался, что ей опостылел этот разговор. Она вдруг сказала -- с гневом:

– - Рубикон наши смельчаки уже переходили.

– - Кто, например?
– - удивился Генрих.

– - Мой генерал и камергер Потемкин!

– - Это очень опасно для... вас, -- ответил гость.

Утром Екатерина невнимательно выслушала доклад генералпрокурора о волнениях на Яике и перебила Вяземского вопросом:

– - Удалось вам выяснить о Симонисе-Эфраиме?

– - В этом деле, увы, замешан сам король.

– - Тем лучше! У меня в Европе давняя репутация дамы скандальной, и мне остается только подтвердить ее...

9. ПОЗОРНОЕ УДАЛЕНИЕ

Еще летом бригаду усилили запорожцами, и Потемкин любил гостевать в их безалаберном коше, где пил горилку, заедая ее салом с чесноком, кормился кулешом и мамалыгой, благодарил:

– - Спасибо, що нагодували казака...

Имен и фамилий запорожцы не ведали, двух ординарцев Потемкина прозвали Пискун и Самодрыга (у первого голос тонок, второй во сне ногой дергал); самого же генерала запорожцы именовали "Грицко Нечеса" -- за его вечно лохматую голову. Осенью, когда армия занимала винтер-квартиры, Румянцев позвал Потемкина к обеду, а тот к столу званому опоздал.

– - Ты у нас, неряха, живешь по пословице: шасть к обедне -там отпели, вмиг к обеду -- там отъели, ты в кабак -- только так!

Румянцев поселился в просторной молдаванской мазанке, где восемь дымчатых кошек грелись на лежанке, сладко мурлыча. В утешение за выговор он сказал Потемкину, что отпустит его в продолжительный отпуск до Петербурга, с тем чтобы весною возвратился:

– - Исправностью кавалерии отдых ты заслужил...

Румянцев заранее предупредил Екатерину письмом, что Потемкин, "имеющий большие способности, может сделать о земле, где театр войны состоял, обширные и дальновидные замечания". Никто фельдмаршала за язык не тянул, когда в реляциях он восхвалял боевые заслуги Потемкина. Придворные конъюнктуры, которые полководцу иногда и приходилось учитывать, в этом случае не имели значения, ибо камергер от двора был далек.