Фаворит. Том 1. Его императрица

Орлов слегка оттолкнул женщину от себя:

– - А ведь ты, Катя, не ждала меня... сознайся.

– - Перестань! Мое сердце только и жило тобою...

Теперь пора было расплачиваться, и она воздвигла в Царском Селе триумфальную арку с надписью: "ОРЛОВЫМ ОТ БЕДЫ ИЗБАВЛЕНА МОСКВА". Монетный двор отчеканил памятную медаль, на которой изображены Орлов и Курций, бросающийся в пропасть, с надписью: "И Россия таковых сынов имеет". На этой медали граф Орлов впервые был титулован князем. А на берегу Невы строился для фаворита Мраморный дворец, на фронтоне которого императрица велела начертать: "Здание Благодарности"... Отдарившись, она потерла ладошки:

– - Доволен ли ты мною, друг мой?

– - Вполне, матушка. Близ тебя хорошо.

– - Ну ладно. А теперь подумаем, что нам делать с Катенькой Зиновьевой, которую ты, подлец и мерзавец, изнасиловал...

Их перебранку пресекло появление Панина:

– - Ваше величество, из Крыма прибыл калга Шагин-Гирей, ищущий высокой милости у двора вашего. Снедаемый позором, фельдмаршал Салтыков умер. Оказывается, можно умереть и от стыда!

6. ВО ИМЯ ПРЕСВЯТОЙ ТРОИЦЫ

Что-то зловещее таилось в истории Габсбургов; казалось, им открыта некая тайна, которой они и следовали веками, грабя и насилуя соседние народы. Но при этом Мария-Тсрсзня постоянно жаловалась, что истерзалась совестью.

– - Я имею очень смутное представление о наших правах, -созналась она Кауницу.
– - Но я ведь никого не обираю, правда? Я лишь хочу вернуть детям похищенное злодеями... Я умерла бы спокойно, если бы заполучила Галицпю с Лсмбергом-Львовом...

До Фридриха II дошли эти вдовьи причитания.

– - У кого?
– - разозлился король.
– - У кого это вдруг обнаружилась совесть? Неужели у этой старой ханжи, которая всех соседей приучила держать двери на запорах... Постыдились бы они там!

В отличие от венской императрицы, прусский король действовал прямолинейно: дайте мне вот этот "кусок", и я успокоюсь. Совесть ему была незнакома, а плакать он не собирался. Раздел Польши нависал над Европой, как грозовая туча. Однако напрасно в эти дни князь Вяземский сказал императрице, что после раздела Польши она сможет вписать в свой титул и "королева польская".

– - Никогда не сделаю такой глупости, ибо ни единого вершка исконной польской земли Россия не тронет.

Ей доложили, что граф Никита Панин у дверей кабинета.

– - Пусть за дверями и останется, -- велела императрица.

Никита Иванович признался Денису Фонвизину:

– - Она ждет совершеннолетия сына, чтобы выкинуть меня из дворца, а заодно избавиться от моего влияния в политике.

Фонвизин сказал, что Павел никогда его не оставит, но Никита Иванович возразил на это:

– - Павла она женит, а жена не захочет, чтобы кто-то, пусть даже я, руководил ее мужем... Таковы все женщины! Милый Денис Иваныч, в этом дворце начинаются самые страшные дни.

Вдвоем они составили письмо к Булгакову, предупреждая об изменении конъюнктур придворных, которые, естественно, могут отразиться и на внешней политике государства.

Тесные улицы Рыцарская и Пивная, Иезуитская и Поварская выводят всадника в тишину варшавского Старо-Място, где прижались одно к другому, будто доски в старом заборе, древние палаццо родов, давно обнищавших и вымерших. Лишь изредка, задымив переулки пламенем факелов, протарахтит карста ясновельможного шамбсляна или подскарбия. Скорее прочь отсюда -- туда, где плещет разгульная жизнь на широких проездах Уяздовских аллей, где шумят цукерни и магазины и щемит сердце от ослепительной красоты польских паненок, скачущих в Лазенки на соколиную охоту, где звенькают сабли гоноровых панов в пестрых кунтушах и венгерках... Ах, какая волшебная жизнь! Какая жизнь...

Яшка Булгаков держал ноги в тазу с горячей водой, срезая застарелые мозоли на пальцах: дипломата, как и волка, ноги кормят. На столе лежало письмо Суворова -- не великого, но уже славного. "Препоручая себя в дружбу милостивому государю Якову Ивановичу", полководец умолял еще раз напомнить царице, чтобы из Польши перевела его на Дунай -- к Румянцеву. Булгаков пошел ужинать в саксонскую лавку пани Ванды Фидлер; большой любитель поесть, он как следует обнюхал медвежьи окорока из Сморгони, велел отрезать ему ломоть жирной буженины с хреном.

– - Как торговля, пани Фидлер?
– - спросил, вкусно чавкая.

– - Разве это торговля, пан советник? Смотрите в мою кассу: половина выручки -- фальшивые монеты... Куда их дену?

Она тишком сунула ему записку: "Принято решение отчаянное -короля не станет". Уплетая буженину, Булгаков размышлял: "Конечно, в Понятовском видят корень всех польских несчастий..." Дипломат раскланялся с хозяйкой и ловко запрыгнул в наемную коляску:

– - На Медову! До панов Чарторыжских... гони!

Станислав Понятовский как раз покидал своего дядю, канцлера Адама Чарторыжского, в руке короля лежала ладонь прекрасной княгини Элизы Сапеги, и король, чуть пьяный, розовыми от вина губами щекотал ухо женщины словами беспутной нежности:

– - Обожаемая! Я так люблю быть любимым... приди!

– - Я еще не простила тебе, Стась... помнишь что?

– - Приди, -- взывал он.
– - Приди и сразу простишь...

В карете король разговорился со свитой:

– - Скорбные времена! Зять моего канцлера, гетман Огинский, бежал, давно нет и Радзивнлла, готового пропить даже саблю... Что они будут делать в Европе?

Зазвенели стекла. Под резко стучащими пулями падали придворные. Короля схватили за ногу и выдернули из кареты, как пробку из бутыли, под холодный осенний дождь. Потом его вскинули в седло, нахлестнули под ним лошадь. Сабельный удар отрезвил короля.

– - Я не знаю, кто вы, панове, -- сказал он.
– - Но если не разбойники, а честные ляхи, то ваш грех велик...

Среди всадников он узнал Михаила Стравинского.

– - Молчи! Сейчас ответишь за все, -- крикнул тот.

– - Подождите... я заливаюсь кровью, -- сказал король, держась за голову.
– - Мое похищение, как и мое убийство, даст врагам нашим предлог для вмешательства в дела польские.

– - Предлогов было много, и в них виноват ты!

– - Стравинский, неужели я один виноват за всех вас? Поверьте, панове, я больше всех страдаю за нашу отчизну...

Всадники свернули на Беляны, долго кружили во тьме, заметая следы, и... потеряли короля. Понятовский отпустил лошадь; страдая от боли и унижения, он провел ночь под деревом. Похитителей скоро нашли. Станислав Понятовский выступил на суде -- адвокатом! В блестящей импровизации король спас конфедератов от смертной казни. История подобных случаев не знает. Но король был прав: его похищение стало поводом для вмешательства, Австрия с Пруссией сразу усилили давление на русское правительство, чтобы делить Польшу немедля... Екатерина в эти сумбурные дни писала о немцах в грубой форме: "Ждут, сволочи окаянные, когда я позатыкаю рты им кусками пирога польского..."