Фаворит. Том 1. Его императрица

– - Зато уж я-то был гражданином веселым!

Панин напрягся. И вздохнул с облегчением, лишь когда Екатерина, сославшись на обстановку в Балтийском море, отправила князя Орлова в Ревель -- командовать Эстляндской дивизией. Вместе с графом Паниным, приветствуя почетную ссылку Орлова, торжествовал и Павел. Юношеское любопытство все чаще влекло его в комнаты матери, где цесаревич, сладко замирая, отдергивал ширму на портрете принцессы Вильгельмины, и та смотрела на него в упор суженными, змеиными глазами, заранее очаровывая...

Никто не знал, что творится в душе Екатерины! А там, словно в осином гнезде, роилось смятение, жалящее опасно. Васильчиков лишь временно заполнил отвратительную пустоту. Но какой же соратник из этого ничтожного человека, вышивающего по канве розочки и райских птичек на веточках? Один страх миновал -второй накатывался, как девятый вал с моря, -- это было непоправимое одиночество! ("Не вините меня, -- писала Екатерина о Васильчикове, -- выбор мой наудачу и с отчаяния; как раз в это время я мучилась более, чем в состоянии это сказать...") Вечером, закончив партию в фараон с графом Кириллом Разумовским, она поднялась, отставив левый локоть, заведомо зная, что Васильчиков всегда наготове и подаст ей руку, дабы проводить до спальни.

– - Почему ты ничего от меня не просишь, глупый?

– - Люди и так дурно обо мне думают, матушка.

– - Я дам тебе сто тысяч рублей... поцелуй меня.

– - Матушка, а без денег можно?

– - И сервиз фабрики Веджвуда... Целуй крепче!

В марте, когда угроза нападения Швеции миновала, Екатерина вызвала в столицу князя Орлова, вернув ему все прежние должности, отчего возникла буря негодования на половине дворца цесаревича. Екатерина вдруг заговорила, что "пора очистить дом":

– - Панин не политик! Я узнала за верное, что все эти годы он меня обманывал. Страшно сказать, куда он завлек нас со своим "Северным аккордом". Ничего в нем не обретя, мы многое потеряли...

Орлов упрекнул се, что она сама же Панина и выдвинула, что вражда к нему цесаревича -- дело панинских рук, а ведь все могло быть иначе.

– - Вот ты Павла сейчас брачуешь, -- размышлял он, -- а муж и жена одна сатана. Гляди, как бы великая княгиня из дома Гессен-Дармштадтского не оказалась похожей на тебя из дома Ангальт-Цербстского, тогда сору в избе не оберешься.

– - Об этом я уже думала, -- ответила Екатерина...

Ни с кем другим не была она столь откровенна, как сейчас с Орловым, и по секрету созналась, что противу нес составлен заговор: Панины готовят для Павла некую "конституцию".

– - Но шуметь погожу. Сначала посмотрю, как поведет себя Вильгельмина, когда станет великой княгиней, а я-ты прав!
– - по себе знаю, что может натворить великая княгиня, если она пожелает стать императрицей.

Орлов, откинув ширмочку, вгляделся в портрет.

– - Гадюка... самая настоящая, -- сказал он.

Поглощенные суетой сует, они даже забыли о Яике!

ЗАНАВЕС

"...А был осударь Петр лицом бел и пригож, шагал красиво. Очень уж хотелось ему нас от неволи избавить, да генералы Орловы с Паниным противились. Они при дворцах служили, оттого большую власть завзяли. И жену ево Катеринку все время с ним стравливали. Такая пальба там шла -- не приведи бог! Он был ревнущий, а Катеринка непокорлива. На беду случилось меж ними несогласье семейное. Не стерпел осударь нрава ее удалого и себе прынцессу завел иностранную -- Лизкой звалась! Однась целую неделю гулял он с нею на пристани корабельной. Катеринка к нему послов шлет: мол, так и так, а видеть тебя с другою невмоготу мне. Петр тут велел прынцессе Лизке, чтобы никуда не утопала, он жену, мол, скоренько устыдит, снова гулять вернется. Но Катеринка зловредная караул застращала, а генералы царя во дворец не пушают, грозятся пальнуть из пушечек. Разбушевался тут над ежа-осударь, что домой-то попасть не может, всех разом побил. Добежал до комнаты своей, а Катеринка двери-то комодом подперла и держит. Делать ему, бедному, нечего, ушел он. А царицка-то в окно сверху выставилась, язык показывает. "Что, взял?" -- кричит. Тут осударя генералы вином опоили и повезли в земли Шпанские, а там площадь ба-альшая, посередке же столб каменный. В этом столбу Петра и замуровали, чтобы, значит, не мог ничего больше приказывать. Но гроза тут случилась, столб и треснул. Осударь через расселину вышел и долго до земель Русских добирался. Дошел, а ныне его казаки спрятали и никому не показывают. Живет он в камышах, страдая за всех нас, и Катеринке своей указы шлет, чтобы генералов выгнала, а его снова ночевать во дворец пустила. Пишет он ей, что по сыночку Павлику больно уж соскучился. Ежели, мол, не покорисся мне, так я народ-то подыму и стану воевать с тобой до скончания веку... Таковы те дела, детушки!"

И таковы слухи [26], что бродили по Руси -- от избы к избе, от хутора до деревни, от села к городу. Яик, стекая в море Каспийское, Змием Горынычем обтекал русские границы. На другой стороне Яика начинались земли кочевников, стороживших путника, который зазевался, -- тогда аркан на шею и погонят пустыней в Хиву -- на базар. Яицкий городок -- столица этого края -покрыт пылью суховеев, полит кровью в бунтах и мятежах. От комаров нет спасения: так и зудят, проклятые. Зато жили здесь сытно, а слава икры гурьевской на весь мир гремела. Губернаторы в Оренбурге давно привыкли, что на Яике всегда шумят и рубахи на себе рвут правдоискатели. Чуть что не так -- сразу за саблю и выскакивают на крыльца домов с воплями:

– - Опять мы, яицкие, пред Богом да Петербургом виноваты! И когда-сь эта морока кончится? Даже подохнуть не дадут спокойно...

Весь 1772 год Яик отстаивал свои казачьи "вольности", из Оренбурга пушки катили, палили из них в толпу, убивали сотнями. Но казаки того не стерпели: генерала Траубенберга девки кольями побили, мужики саблями искололи и на кучу навоза кинули: валяйся! Потом судили меж собою: "Уж коли беда сделана, так бедой и накроемся". Казаки не верили, что Яик строго накажут, -- уж столько бунтов им простили!
– - и сейчас, как ни в чем не бывало, послали с Яика подарок в Оренбург -- икру да рыбку губернатору тамошнему. Но губернатор "отдарился" посылкою генерала Фреймана с пушками и солдатами; эти войска разбили казаков.

Споры не утихали.

– - Жаль, что государя Петра Федоровича запытали, -- говорили казаки о самозванце Федоре Богомолове, -- он бы нам кстати сейчас.

– - Да ушел он из-под караула, за него другого замучили.

– - А уж царь ли он был, казаки?
– - сомневались иные.

– - Подлинно государь Петр Федорыч...

– - Пусть бы он к нам шел, мы бы Москвой тряхнули!

Наступила осень, генерал Фрсйман увел солдат, легко одетых, до теплых казарм в Оренбурге, а поздним вечером в городок Яицкий к дому Дениса Пьянова подъехал человек, назвавшись богатым купцом. Это был Емельян Пугачев... Стал он говорить, что о страданьях яицких наслышался.

– - Коли стариков собирать станешь, так скажи им, что я не купец, а государь ваш -- Петр Третий.

– - Ежели так, -- отвечал Пьянов, -- так расскажи ж мне: где ты странствовал такой долгий срок?

Пугачев объяснил: "Ходил в Польше, в Цареграде, во Египте, а оттоль пришел к вам на Яик... испытал всякие веры, однако ж лучше вашей, господа яицкие казаки, не нашел". Пожив у Пьянова с недельку, Пугачев с Яика отъехал, обещая вскоре вернуться, а вера в живучесть Петра III окрепла. Но если бы Пугачев и пропал бесследно, казаки Яицкого войска все равно сыскали бы для себя другого "царя":

– - Оно вить нам все равно, -- рассуждали промеж себя.
– Царь он или не царь, лишь бы нам добре стало...

Пугачев воротился через год, но, боясь ехать в город, остановился на постоялом дворе у мужика по прозванию Еремина Курица, которому и сказал:

– - Бог помог мне бежать, из острога-то ушел я...

Еремина Курица повел его в баню, сообщив, что Денис Пьянов от властей прячется, искали его тут за то, что стариков подговаривал к некрасовцам за Кубань бежать. Пугачев жаловался: