Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
– - Забавно! А потом станете воевать?
– - Я не вижу достойных противников. Правда, мой супруг за шесть месяцев правления своего порядком извратил политику кабинета, и мне предстоит многое усердно исправлять...
Бретейль вернулся в посольство, созвал секретарей:
– - Милые Рюльср и Беранже, срочно запросите у герцога Шуазеля новые шифры. Екатерина сейчас слово в слово процитировала мое высказывание о скорой революции в России... Я много бы дал, чтобы узнать, кто из русских академиков расшифровал нас?
– - Может, Ломоносов?– - подсказали атташе.
– - Вряд ли. Он сейчас много болеет...
Екатерина
– - Михайлыч, желательно наблюдать за кознями не только бретейлевскими, но и его секретарей, которые, чую, не зря по домам вельможным тут шляются, всякие шкоды вынюхивают, а потом, чего доброго, вранье свое опубликуют. Глаз да глаз!
Екатерина перебирала на столе бумаги с таким же усердием, с каким рачительная хозяйка на кухне переставляет посуду. В политике она симпатизировала Англии, Фридриха II называла Иродом, а Панин внушал императрице, что союз с Пруссией сейчас все-таки важнее, нежели вражда с нею:
– - Оставим Пруссию -- яко стрелу, торчащую из окровавленного сердца Марии-Терезии: цесарцы венские тоже враги нам немалые...
Теплые дожди обмывали медные крыши вельможных домов столицы, каскады воды бушевали в трубах и водостоках, плотники набивали обручи на новенькие бочки, казначеи сыпали в каждую по 5000 рублей серебром -- для метания в народ московский, народ строптивый и непокорный... Близилась осень. Екатерина часто спрашивала Бецкого -- что пишет ему Федор Волков?
– - Феденька уже в Москве, сбирается представить вас в мистерии "Торжествующая Минерва", и для сей Минервы уже подобрал девку пригожую из крепостных графа Шереметева...
Сенату она велела тоже ехать на коронацию:
– - Дабы веселье перемежалось заботами государственными.
Перед дипломатами Екатерина всячески афишировала свою активность:
– - У меня здоровье молодой ослицы, и с пяти утра до шести вечера я принадлежу моим подданным. Пусть в Европе все ведают, от королей до нищих, что престол российский восприяла я не ради персональных удовольствий...
В канун отъезда на коронацию Панин доложил императрице, что хан Крым-Гирей поднял свою конницу и прошел через степи, как черный смерч. Это известие ошеломило Екатерину:
– - Неужели прошел по нашим владениям?
– - Да! А при хане-разбойнике состоял ради консультаций военных прусский резидент Боскамп -- вот что для россиян несносно.
Екатерина заварила для себя кофе покрепче:
– - Этого болтуна фон дер Гольца -- ко мне!
Берлинский посол еще от порога распетушился для целования руки, но рука Екатерины убралась за спину.
– - Учинилось, нам ведомо, что при войске хана крымского и ногайского обретается атташе ваш Боскамп, а -- нужда тому какова? Ведь вы извещены достаточно, как я генералов своих за фалды хватала, чтобы они сгоряча Берлин вторично не отнимали. Но я могу и волю дать гневу своих армий -- пускай наступают, и завтра же мы снова будем костры палить на площадях берлинских, а казаки наши всех курят ваших пережарят на саблях своих...
Впервые прорезался голос Екатерины -- ее резкий диктат в делах политики. Гольцу стало дурно. Екатерина указала вывести его прочь. И сразу поскакали курьеры посольские -- в Берлин, оттуда понеслись курьеры королевские -- в Крым, и татарский хан мгновенно распустил свою орду по кибиткам. Лишь тогда Екатерина тронулась в дорогу,
проезжая по четыре станции в день, на каждой плотно закусывая. Григорий Орлов подлаживался к ней с ласкою:– - Едешь под корону, а когда под венец уведу тебя? Гляди, Катя, живем-то невенчаны... Хорошо ли так?
– - Оставь, -- морщилась женщина.
– - Грех такую, как ты, во вдовстве оставлять. Эвон, и тетка твоя покойная, она ведь венчалась с Разумовским-то.
– - Не было того! Не было... слухи одни.
Сытые кони резво увлекали кареты в гущу желтеющих берез, по зеленым елочкам прыгали рыженькие белки. Кони мчали на Москву; внутри кареты часто позванивал колокольчик верстомера: вот еще одна верста миновала... вперед, вперед.
– - Ты не слушай, что тебе Панин с гетманом наговаривать станут, ты нас слушайся, -- внушал всю дорогу Григорий Орлов, осыпая ее поцелуями.– - Вслед за короной, Катя, готовься брачный венец принять... Уж как любить буду -- всем чертям тошно станет! Верь. Я таков. Горяч. Верно. Потому что мила. Ух, зацелую...
Часто звонил всрстомер -- близилась Москва.
Первопрестольная встретила ее колокольным набатом, коврами персидскими на мостовых, шалями китайскими на подоконниках. Все унылые места и заборы подгнившие были замаскированы ельником и можжевельником. Войска равнялись шеренгами, а пушки выпаливали столь звончайше, что в ушах возникала нестерпимая ломота. Екатерина, стоя в открытой карете, кланялась народу на все четыре стороны. Кланялась недаром: народ встретил ее с унизительным равнодушием, и это сразу заметили послы иноземные. Ночью кто-то сорвал портрет Екатерины с триумфальной арки, утром полиция подобрала его из грязи, он был разорван и растоптан.
Екатерина просыпалась от криков под окнами:
– - Виват император Павел, ура -- Петровичу!
Разве это сын? Это -- соперник...
Театральными подмостками стала для Федора Волкова вся Москва...
Народ оповестили заранее, чтобы шел на Басманные, Мясницкую и Покровку, где в машкерадном действе узрят люди русские всю гнусность пороков и усмотрят признаки добродетели. Из афишек печатных москвичи сведали, что после явления "Торжествующей Минервы" будут "разные игралища, комедии кукольные, гокус-покус и разные телодвижения..." Старики молодых спрашивали:
– - Мил человек, а кто така Минерва-то будет?
– - Минерва-стерва. Гляди сам... видать, баба.
На целые две версты растянулась многотысячная процессия пересмешников, дударей и комиков. Первой протащилась хромающая на костылях Правда, затасканная по судам, где ей глаз подбили, и эта несчастная Правда волокла на себе разломанные в тяжбах весы Фемиды. А за Правдою ехали сытые и веселые судьи-взяткобравцы, бодрыми голосами они восхваляли пользу взятокакциденций:
Пусть мошенник шарит -- не велико дело!
Срезана мошонка -- государство цело!
Герольды, идущие подле, внятно объясняли народу, что акциденции суть взятки, а из яиц гнилостных, на которых сидят неправедные судьи, сейчас вылупятся зловредные гарпии (сиречь -- гады).
Ехали чиновники-крючкотворцы, жрали ветчину, бужениной ее закусывая. Они сыпали в народ семя злое -- семя крапивное!
А те, кого они обжулили себе в прибыль, двигались следом, показывая народу свои кошельки опустевшие:
– - Зрите, человецы российски: во как в судах обирают!