Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
Прошка был послушным, но бить себя не давал:
– - Я ведь из поморов -- сам драться умею!
Однажды после работы майор Катасонов дал ему книжку французского аббата Госта об искусстве морских эволюции:
– - Тебе ее читать ни к чему! Сбегай на тринадцатую линию, сыщешь дом покойного келлермейстера Ушакова, отдай книгу с поклоном благодарственным камер-фурьеру Рубановскому...
Келлермейстер Ушаков, ведавший при Елизавете винными погребами, давно умер, а вдова его вышла за Рубановского, и, по всему видать, у них винные запасы имелись,
– - Садись, -- сказал он.– - Выпей.
Был он парень крепкий, скуластый, кулаки здоровые. Такой даст -- не сразу встанешь. Назвался же Федором Ушаковым, потом явился еще гардемарин -- этот был Санькою Ушаковым.
– - Сколько ж тут вас Ушаковых?– - дивился Прошка.
– - Сейчас третий придет-тоже Федька...
Спросили они Прошку -- откуда он взялся?
– - А я сирота... плотник... из Архангельска.
– - Много жалоб на вас, на сироток эдаких.
– - Это кому ж мы так насолили?
– - Флоту Российскому, ядрен ваш лапоть, -- отвечал капрал Ушаков.– - Корабли гоните, скороделы, из лесу непросохшего.
Прошка разъяснил, что Соломбала хотя и очень приятна, но все-таки еще не Гавана: погода сыренькая, солнышка маловато, одно бревно сохнет, рядом с ним десять других червяки жрут.
– - Гробы плавающие, -- ругнулся Федор Ушаков, закусывая тенериф редькою.– - Топить бы всех вас с топорами на шеях... Эвон, сказывали мне, у султана турецкого флот превосходный.
– - Так им французы тулонские мастерят...
Залаяла шавка. Прямо из сеней, промерзшие, заявились еще двое -- Федор Ушаков и Александр Радищев.
Прошке выпало подле Радищева сидеть.
– - Мундир-то у тебя какой службы будет?
– - Я паж ея императорского величества.
– - И царицу нашу видывал, значит?
– - Вчера только с дежурства придворного.
Поморскому сыну было это в диковинку:
– - Ну, и какова у нас царица-то?
– - Обходительная, -- ответил Радищев.
– - А что ест-то она? Что пьет?
– - Да все ест и все пьет... не ангел же!
– - Эй, Настя!– - гаркнули Ушаковы.– - Тащи огурцов нам.
Из темных сеней шагнула девка красоты небывалой. Без смущения, даже с вызовом, оглядела молодежь и заметила Прошку:
– - Господи, никак, еще новый кто-то у нас?
– - Сирота, -- указал на него капрал вилкою.
– - И я сиротинка горькая, -- ответила краса-девица.
Пажи ее величества обрадовались, крича хором:
– - Так вас обоих сразу под венец и отволокем.
– - А кто он?– - спросила Настя.
– - Плотник.
– - ФУ" -- отвечала девка.– - На што мне его?
Федор Ушаков (не паж -- моряк) хохотал пуще всех:
– - Ой, глупа девка! Так не сундуки же он мастерит. Плотник-то корабельный. Ему ж фортуна посвечивает -- в офицеры! Глядишь, и полвека не пройдет, как он в майоры выберется.
Настя удалилась в темноту
сеней, а мушкатель еще быстрее стал убывать под соленые огурчики.– - Вкусное вино, -- похвалил Радищев.
– - Чего ж в нем хорошего?– - фыркнул Прошка.
– - Из погребов покойной Елизаветы, сама пила.
– - Да в Лиссабоне такое вино нищий пить не станет.
– - Ври, ври...– - заметил Федор Ушаков (паж).
– - ...да не завирайся, -- добавил Федор Ушаков (капрал). Прошка к нему лицом обернулся.
– - Да ты сам-то плавал ли где, кадет?
– - Уже до Ревеля и Гогланда бегал.
– - Недалече! Мог бы и помолчать в гальюне, когда на камбузе умные люди "янки-хаш" делают. Меня-то бес куда не носил только. И потому говорю без вранья, что ваш мушкатель -- дрянь...
– - Наш плотник уже пьян, -- решили пажи.
Прошка всерьез обиделся:
– - Плотник, плотник... Что вы меня топором-то моим попрекаете? Так я в стружках с опилками не заваляюсь. Вижу, что никто здесь не верит мне. Тогда слушайте -- я спою вам. Спою по-англицки.
Наш клипер взлетал на крутую волну,
А мачты его протыкали луну.
Эй, блоу, бойз-блоу, бойз-блоу.
На клотик подняли зажженный фонарь:
Спасите! Мы съели последний сухарь.
Эй, блоу, бойз-блоу, бойз-блоу.
В твиндеках воды по колено у нас.
Молитесь! Приходит последний наш час.
Эй, блоу, бойз-блоу, бойз-блоу...
– - Этот парень не врет, -- сказал Федор Ушаков.
Расходились из гостей поздно. Радищева поджидали у ворот санки с кучером и лакеем на запятках. Он отъехал, помахав ручкой. Ушаков проводил его долгим взором:
– - Пажи богаты, на флоте таких не видать. Это мы идем на моря, сермяжные да лапотные, единой репой сытые...
На невской набережной устроили расставание.
– - Свидимся ли еще?– - взгрустнул Прошка.
– - На морях люди чаще, чем на земле, встречаются...
Вприпрыжку парень пустился через Неву, навстречу огням адмиралтейских мазанок, где веет чудесное тепло от печурок, где сохнут онучи, где над кадушкой с квасом до утра будут шуршать тараканы.
Эх, до чего же хорошо живется на белом свете!
* ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ. Канун
Можно сказать, милостивый государь мой, что история нашего века будет интересна для потомства. Сколько великих перемен! Сколько странных приключений! Сей век наш есть прямое поучение царям и подданным...
Денис Фонвизин (из переписки)
1. ЛЕЖАЧЕГО НЕ БЬЮТ
Потемкин давно никого не винил. Даже не страдал. Одинокий, наблюдал он, как через щели в ставнях сочился яркий свет наступающей весны... Историк пишет: "Целые 18 месяцев окна были закрыты ставнями, он не одевался, редко с постели вставал, не принимал к себе никого. Сие уединенное прилежание при чрезвычайной памяти, коей он одарен был от природы, здравое и не рабское подражание в познании истин и тот скорбный образ жизни, на который он себя осудил, исполнили его глубокомыслием".