Фаворит. Том 1. Его императрица

Обресков сказал, что в Галте и дворца-то нет -- одни сараи для сена.

– - Да и как Россия могла оскорбить вашего вассала Крым-Гирея, если вы сами его преследуете ненавистью?

– - Отныне вся ненависть -- против вас...

После этого Гамзы-паша объявил России войну.

– - От сей минуты, -- заявил Обресков, -- я слагаю с себя все полномочия и прошу Диван не обращаться ко мне ни с какими деловыми вопросами. Но я верю, что моя страна сумеет с достоинством возразить на вес ваши фанаберии пушечными залпами на Босфоре...

Его потащили в Ссмибашенный замок, где когда-то Византия печатала золотые монеты, а теперь там была тюрьма Эди-Куль. Ворота крепости заранее выкрасили свежей кровью казненных бродяг, кровь еще стекала с них, и капли ее оросили русского посла, входящего в заточение. Следом за ним, пригнув головы под красным дождем, прошли в темницу и советники его посольства. Обрескова бросили в яму, свет в которую проникал через крохотное отверстие наверху... Через это отверстие он наблюдал, как высоко-высоко летают свободные голуби. О боже! Как далека отсюда милейшая Россия, как беззащитна стала юная жена... Крышка захлопнулась.

5. ЖЕСТОКАЯ МЕСТЬ

– - Откуда взялись царские манифеста к гайдамакам?

Вопрос задал Панин, и Екатерина невольно фыркнула:

– - Никита Иваныч, да сам подумай: я и... гайдамаки?

– - Но вся Украина читает их. Золотыми буквами на пергаменте написано твоим именем, матушка... А теперь не только солдаты наши беглые, но даже многие офицеры идут в стан Железняка и Гонты, заодно с ними служат!..

Поначалу Петербург смотрел на дела гайдамацкие сквозь пальцы: вольница ослабляла конфедератов Бара, и русской политике это было даже выгодно. Но теперь пламя пожаров грозило с Правобережной Украины (польской) перекинуться на Украину Левобережную (русскую) и Екатерина созвала совещание.

– - Когда человек тонет, -- сказал Никита Панин, -- его не спрашивают, какова его вера и что он мыслит о царствии небесном. Тонущего хватают за шиворот, спасая. Паны польские сами повинны в возмущении народном, но сейчас их спасать надобно...

Лишь фаворит Орлов вступился за гайдамаков:

– - Помяните Богдана Хмельницкого! Тогда не менее, еще более крови лилось. Вы говорите тут, будто Гонта и Железняк бунтовщики? Но, помилуй Бог, булава Хмельницкого тоже из купели кровавой явилась! Ежели б при царе Алексее таково же рассуждали, каково ныне вы судите, Украина никогда бы с Русью не сблизилась...

Генерал-майор Кречетников воспринял приказ из Петербурга болезненно. Он сражался с конфедератами, гайдамаки ему помогали в борьбе с ними. Как же теперь противу союзников оружие поднимать? Это задание он передоверил майору Гурьеву:

– - Исполни сам, братец, а как -- твое дело...

Гурьев с войсками и артиллерией вошел в лес, где пировали гайдамаки, и сказал, что прислан самой государыней, дабы облегчить холопам борьбу с ляхами ненасытными. Криками радости голота серомная встретила это известие. Началась гульба всеобщая. Гурьев позвал к себе на угощение атаманов. Пришли они. Гонта был, и Железняк явился в шатер майора... Стали пить да подливать один другому. Во время гульбы Гурьев пистолеты выхватил:

– - Хватай их, разбойников!
– - И враз навалились на атаманов, опутали ремнями, сложили, как поленья, на траве перед шатром в один ряд.
– - А теперь, -- приказал Гурьев, -- наших с левого берега надобно отделить от тех, что с берега правого...

И своих, левобережных, в кандалах погнали до Киева, а польских украинцев выдали на расправу панству посполитому. Не случись резни уманской, воссоединение Западной Украины произошло бы намного раньше...

Но теперь все было кончено, и Гонта сказал:

– - Коль наварили браги, так нехай вона выпьется...

Ивана Гонту судили три ксендза и один монах-базилинианец. Приговор был таков: казнить его на протяжении двух недель, чтобы мучился неустанно: первые десять дней сдирать кожу, на одиннадцатый рубить ноги, на двенадцатый -- руки, в день тринадцатый вырвать живое сердце, а уже потом с легкой совестью, поминая Бога, можно отсечь и голову.

Гонту повезли терзать в Сербово, и на эшафоте сказал он палачам, чтобы не трудились поднимать его высоко:

– - Вам же легче будет целовать меня в ж...!

Ни одного стона не издал сотник, даже улыбался, когда щипцы палача сорвали со спины первый лоскут кожи. Потом захохотал:

– - Неужто ж больно мне, думаете, после панования моего?

Два жолнера забили ему рот землей. Руководил казнью региментарь Иосиф Стемпковский, и Браницкий крикнул ему:

– - Хватит уже! Вели же кончать сразу...

Палач разрубил тело на четырнадцать кусков, и все куски развезли по городам разным -- ради устрашения. А голову сотника скальпировали. Обнаженный череп палачи присыпали солью, потом снова натянули кожу лица на череп. И в таком виде прибили голову к виселице, а Стемпковский пригрозил: "Всем лайдакам проклятым такое же будет!" И настал чернейший день Украины: устилая путь виселицами и убивая крестьян, "страшный Осип" (Стемпковский) выбрал для казней Кодню -- местечко средь болот и трясин, которые не могли сковать даже морозы. Никого не допрашивал -- только вешал и вешал! Веревок не хватило, палачи взялись за топоры. Стемпковский выходил утром ко рву, садился в кресло и до заката солнца наблюдал, как ров заполняется головами. Наконец ров заполнился доверху. Но тут фантазия "страшного Осипа" разыгралась: велел он отрубить левую руку с правой ногой, правую руку-с левой ногой, и в таком виде, залив свежие раны маслом, отпускал искалеченных. С той-то самой поры девчата украинские меж цветными лентами заплетали в косы и ленту черную. А самым ужасным проклятием стали на Украине слова: "Нехай тебя черти свезут в эту Кодню!.."

Маршал коронный Браницкий обвинял кичливую шляхту:

– - Вы сами во всем виноваты! Разорили народ до отчаяния, а чуть гайдамаком запахнет, всякий спешит увезти что можно и бежать, остальные ж воруют на Украине и сами разбойничают...

Из Варшавы его поддержал король. "Довольно казней, -- писал он Браницкому.
– - Если вам угодно, лучше уж клеймите каждого десятого". Совет был неосторожным: Стемпковский исполнил его буквально. Свирепые расправы в Кодне стали известны запорожцам, они озлобились на Екатерину, которая левобережных украинцев сослала в Сибирь, а правобережных отдала в руки палачей шляхетских...

Сколько еще страданий предстояло пережить русским, украинцам и полякам! А Иван Гонта долго будет смотреть с высоты, как движется под ним толпа народная, как одни плюют в него, а другие благословляют! На голом черепе сотника ветры раздували оселедец казачий, будто не умер он, а по-прежнему мчался на лихом скакуне, и кожа на лице Гонты, задубленная морозами и прожаренная солнцем, стала похожа на тот самый пергамент, на котором писалась фальшивая "золотая грамота"...

Но ты, курьер с берегов Босфора, где же ты?!

Об этом курьере думал и Алексей Михайлович Обресков, в яме сидючи. Всегда полнокровный, он стал опухать. Его тайно навестил бывший реис-эфенди, поведал о татарском набеге. Конечно, это лишь слабый укол в подвздошину России -- теперь следует ожидать мощного удара, и Крым-Гирей уже поднимает орды свои.

– - Не знаю, верить ли, но конфедераты барские утверждают, будто наш султан предложил Марии-Терезии навечно отдать Австрии Сербию с Белградом, если она сейчас выставит против России корпус на Дунае, и цесарка вроде бы согласилась...