Feel Good. Книга для хорошего самочувствия

В сущности, она всегда думала, что «писать роман» — не такая уж тяжелая работа, а уж тяжелых работ она знала немало: продавать обувь, мыть офисы, проводить инвентаризацию в магазине «Сделай сам», трахаться с незнакомцами и все другие тухлые подработки, за которые она бралась в последние годы, оставшиеся в ее памяти, каждая на свой манер, подлинным мучением. Мир был полон тяжелых работ, к которым скверно устроенная экономическая система толкала мужчин и женщин: делать канцерогенные гамбургеры, убивать животных на бойнях, охранять склады с ядовитыми и бесполезными веществами, контролировать пассажиропоток в метро, продавать промышленную выпечку в подвалах торговых центров, прочищать анусы в клиниках эстетической хирургии, выносить чужую помойку и еще много, много работ, унижающих дух и калечащих тело. Для Алисы писать представлялось домашним, уютным занятием, это была «удаленка». И потом, это занятие, в силу почти священной ауры, окружавшей писателя, представлялось ей деятельностью «социально значимой»: школы носили имена писателей, но ни одной школе не было присвоено имя биржевого маклера или трейдера из Сити. Короче говоря, деградация физического и душевного здоровья писателя казалась ей фантазмом или, может быть, кокетством, ни в коей мере не отражающим действительность. Но в эти два дня или, вернее, две ночи работы Алисе пришлось пересмотреть свое мнение о том, что такое писать роман. Была первая ночь, та, в которую Агата заболела менингитом, в эту ночь она по-настоящему начала писать. Это был странный момент, когда ей показалось, что история высасывает, подобно вампиру, часть ее самой. С другой стороны, история, высосавшая часть ее, симметричным движением проникла в ее, Алисин, ум, и эта часть истории, угнездившись в ней, теперь подняла шум и гам, устроила полный хаос, совершенно не считаясь с тем, что происходило в реальной жизни Алисы, например со скоротечным менингитом, грозившим убить крошечную девочку.

В общем, с этими ее частями, которые куда-то уходили, и кусками романа, враставшими внутрь, Алиса теперь чувствовала себя не совсем Алисой.

За две ночи это ощущение распада усилилось. Днем, задремав в кресле педиатрического отделения больницы, она была одновременно там и не там, наполовину в педиатрическом отделении, наполовину в номере отеля «Кастель Монастеро». Вечером, когда она возвращалась домой и Ахилл рассказывал ей про свой день, она тоже была не совсем с ним. Она старалась, потому что больше, чем когда-либо, чувствовала себя плохой хозяйкой и плохой матерью, но силы, внедрившиеся в ее ум, были такими мощными, что она никак не могла им противостоять, — с тем же успехом можно было пытаться удержать прилив руками. Она спрашивала: «Как прошел день?», но не слышала ответа Ахилла, который терялся за шумом, поднятым растущей в ее голове историей. Она спрашивала: «Ты голоден? Хочешь поесть попозже?» и через минуту снова задавала тот же вопрос, потому что забывала, что уже спрашивала: «Ты голоден? Хочешь поесть попозже?» Эти странности смешили Ахилла, но Алису пугали, и она старалась взять себя в руки; когда Ахилл попросил ее повторить с ним задание по географии, она села очень прямо напротив него и приготовилась слушать, но едва он заговорил о Луаре, Сене и Гаронне, как ее внимание рассеялось и ее перебросило в пространственно-временные рамки начатого романа. Ахилл этого не заметил, но она ругала себя и клялась исправиться (но как?), скоро, как можно скорее, как только придет в себя, если вообще когда-нибудь придет.

А потом, когда ужин был съеден и посуда наскоро вымыта, она открывала ноутбук и, с жадностью потерпевшего кораблекрушение, изголодавшегося за долгие месяцы в открытом море, принималась писать. И тогда, как это было в первую ночь, она уносилась далеко от себя, куда-то вне времени и пространства, она не помнила, кто она, забывала свою жизнь с ее проблемами; забывала, что у нее есть сынишка, за которого в обычное время она отдала бы свои глаза; забывала, что в момент безумия и отчаяния похитила крошечную девочку и, сама того не желая, полюбила ее истинно, глубоко, бесконечно, как родную дочь; забывала больницу, забывала про страх перед будущим; забывала про боль в спине и тяжесть в ногах; забывала, что она уже старая; забывала даже, что пишет, что ее пальцы стучат по клавиатуре компьютера, она просто была не здесь, она была там, где существовала только рождающаяся история.

Эту историю (и это было странное чувство) будто сочинила не совсем она, эта история была в какой-то мере ее собственной жизнью. Как ребенок, который должен родиться. Да, история — это и есть ребенок, который должен родиться. Мать только отчасти его автор.

У Алисы уже появилась общая канва и герои. Она хотела написать историю со всеми качествами feel good, о которых говорил Том. Но история вырывалась за рамки с неожиданной силой, вынуждая ее к таким сюжетным поворотам, о которых она и не думала. Немного удивившись поначалу, Алиса сопротивлялась, но вскоре поняла, что это напрасный труд, и отдалась на волю сюжета.

Она понятия не имела, хорошо ли то, что она пишет. Перечитывать не было времени.

Воображение сорвалось с цепи, и ей приходилось следовать за ним, перечитает позже. Иногда она заглядывала в статистику документа (с пробелами). Том сказал ей, что двести тысяч знаков — норма. Меньше — слишком коротко. Больше — тоже хорошо, но свыше пятисот тысяч книга становится толстой, а толстые книги продаются хуже, потому что цена, как и толщина, отпугивают возможных читателей. В первый раз было пять тысяч знаков, потом десять тысяч. К концу первой ночи она дошла до сорока тысяч. К концу второй до ста десяти тысяч.

Сегодня Алиса провела третий день в больнице. От усталости у нее кружилась голова. Она проводила долгие часы, полулежа в кресле в палате Агаты, которая выздоравливала на диво быстро. Регулярно приходил молодой педиатр, проверял цвет кожи, рефлексы, слушал сердце. Брали анализы крови, которые малютка терпела, как большая, сделали магнитно-резонансную томографию мозга с контрастным веществом, чтобы выявить возможные повреждения или аномалии, но ничего не нашли. К Агате вернулась ее живость, она немного похудела, но уже набирала вес, отлично реагировала на все раздражители, даже улыбалась, и Алисе сказали, что ее можно выписывать, только надо показаться снова через месяц, чтобы убедиться, что не осталось никаких последствий. Для Агаты эта ночь в больнице была последней.

Алиса вышла из больницы с облегчением: значит, все-таки в ее жизни не все оборачивается катастрофой. Несмотря на усталость, она шла быстро, ей хотелось скорее к Ахиллу, обнять его, сказать, что она его любит, попросить прощения за эти последние дни, когда она «отсутствовала», но главное — ей хотелось, чтобы наступил вечер и она могла бы продолжить роман с того места, на котором его оставила.

Она открыла дверь своей квартиры и увидела сидящего рядом с Ахиллом Тома.

Том был у нее дома.

Том сидел за ее компьютером.

Том читал ее сто десять тысяч знаков.

Том поднял голову, и она увидела, что он взволнован. Он произнес одно только слово:

— Алиса.

— Это я сказал ему, что можно, — вмешался Ахилл.

Алиса спросила себя, сердится ли она, и решила, что нет. В конце концов, этот роман был почти совместной работой. Рано или поздно Том все равно прочел бы его, чтобы высказать свое мнение и внести поправки.

Том смотрел на нее пристально, непонимающим взглядом, как будто в маленькую столовую вошел олень.

— Алиса… — повторил он. — Я прочел… Прочел…

— Я еще не закончила… Я не знаю… Я, кажется, дала себе волю. Многое надо поправить, но я хотела писать побыстрей, и…

— Это замечательно! — сказал Том.

— Замечательно?

— Как ты это сделала?

— Не знаю. Мне просто было там хорошо. Ты находишь, что это «замечательно»? «Замечательно» — это очень сильное слово. Ты уверен, что хочешь употребить именно его, а не просто «хорошо» или «неплохо»?

Том вскочил и стал расхаживать по крошечной столовой.

— Нет… Нет… Это замечательно… Черт, черт, это замечательно, это все, о чем мы говорили, feel good есть, но ты вышла за рамки. Это уже не просто feel good.

— Правда? Ты так думаешь?

— Мне никогда ничего подобного не написать. Видишь, у меня дрожат руки!

Он показал ей руки. Они дрожали.

— Но тебе не кажется, что многое хромает?

— Нет… Разве что есть мелкие огрехи, но и только. Выглядит просто здорово. Ты должна продолжать, непременно должна продолжать. Не бросай, пока не закончишь!

Алиса не знала, верить ему или нет. Может быть, он говорит это в надежде переспать с ней еще раз.

— Ты так говоришь, чтобы доставить мне удовольствие? — спросила она. — Я хочу сказать, это ни к чему… Я все равно хотела тебя увидеть. Даже если ты скажешь, что все очень плохо, это ничего не меняет. Ты можешь говорить честно.

— Я и говорю честно. Абсолютно честно! Это великолепно, и ты должна закончить. Я не знаю, будет ли это продаваться и озолотит ли тебя, понятия не имею. Ноя знаю, что это великолепно, и знаю, что ты должна закончить. Ты просто не имеешь права не закончить!