Feel Good. Книга для хорошего самочувствия

Потом, когда стемнело и дети уснули, Алиса открыла ноутбук.

Она перечитала несколько невыразительных страниц, написанных два дня назад, и стерла их, будто раздавила вредное насекомое.

Создала новый документ.

FEEL GOOD.

На белом экране медленно и невозмутимо мигал черный курсор в ритме сердца очень большого животного.

Алиса попыталась сосредоточиться, но ничего не получалось, она ощущала чудовищный хаос внутри, как будто ее мозг был хрустальным сосудом, разбившимся на груду блестящих осколков, и она в отчаянии смотрела, не зная, что с ними делать. За последние дни в ней накопилась уверенность, и она знала, что хочет написать: ее ум был полон множеством эмоций, всплыли из небытия разрозненные сцены, выросли из тумана четкие и стройные декорации. До нее уже долетали голоса героев романа, из Бог весть какой дали, но ясно слышимые, словно эхо под сводами собора. А потом появились и сами герои: выплыли медленно, сначала расплывчатые, смутные очертания напоминали команду призраков. Потом очертания стали четче, и герои приблизились к ней почти вплотную, так, что ей показалось, будто она видит их наяву: бледная или смуглая кожа, длинные или коротко остриженные волосы, ногти, теплое дыхание. Потом мало-помалу ей показалось, что они, будто какие-то сказочные создания, пристально смотрят прямо ей в глаза. Встретить взгляд вымышленных персонажей — это волновало и возбуждало, почти как мистический опыт. Именно теперь она начала на самом деле чувствовать то, что чувствовали ее герои. Это тоже был волнительный опыт, все равно что видеть сон, в котором ты — не ты, а другая, но этот сон был лишен свойственной снам неясности, этот сон не был ни смутным, ни туманным, ни невнятным. Сон, так похожий на явь. Вместе с Натали она оплакивала неудачный брак, терялась, узнав о болезни, мучилась, не зная, что делать, жаждала свободы и хотела вырваться из душившей ее среды. С Маттео она пережила пылкое желание творить, вместе с молодым художником чувствовала, как мечется ее разум под сокрушительными ударами разыгравшегося вдохновения, и наконец, что было еще волнительнее, пережила с ним опыт, ясный, четкий, очевидный и недвусмысленный: у нее был член, и ей хотелось им пользоваться.

Так разрасталось в ней то, что она приняла за целые главы своего романа, но теперь, когда надо было это написать, эти главы вдруг куда-то улетучились, будто все это, такое крепкое с виду, превратилось в мелкий песок, утекавший между пальцами, будто все идеи, образы, очевидности не знали, как стать черными буквами на белом экране.

— Черт-черт-черт-черт-черт.

Алиса напряглась. Она чуть не плакала от злости.

Потом она глубоко вдохнула. Ей нужна была помощь. Нужна была сила, которая указала бы ей путь в ее душевной ночи, оторвала бы ее ум от притяжения привычной среды, дома, детей, проблем, сила, которая могла бы раз и навсегда оторвать ее от нее самой. Но без помощи это казалось невозможным: чтобы освободить ум от оцепенения, ей нужна была сила извне. И у нее появилась идея. Порывшись в ящике, она извлекла пару дешевых наушников. Подключила их к компьютеру, зашла на музыкальный стриминг-сервис и нашла песню «Kids in America».

Запустила «слушать».

Громко.

На максимум.

Юный голос Ким Уайлд заполонил ее мозг своей бледно-розовой тональностью, песня мерцала, словно ночь, полная поп-звезд, ударник отбивал ритм радостно, как бегающий по пляжу ребенок, басы, теплые и вязкие, как жевательная резинка, текли-тянулись с первого синтезатора, а второй между тем выводил наивную мелодию олдскульной видеоигры. Слова были странные, простодушные и серьезные, как полдник в ясный день, над которым витала тень смерти.

Hot shot, give me no problems Much later, baby, you’ll be saying nevermind You know life is cruel, life is never kind Come closer, honey, that’s better. [27]

Эта песня проникла глубоко в серое вещество ее мозга со скоростью сто двадцать ударов в минуту, пробралась в переплетение нейронов, активировала клетки памяти, дремавшие десятки лет, и наконец напомнила ей детство, как воскресило бы его магическое заклинание. Это были не просто детские воспоминания, но чистое ощущение детства. В один миг непомерные эмоции первых лет жизни вытеснили сознание сорокавосьмилетней женщины. С годами, с испытаниями, под воздействием времени притупляется сердце, коснеет ум, и страсти, даже если они никуда не деваются, мало-помалу утрачивают яркость, они теперь словно читаные книги и виденные фильмы: знакомы до мелочей, и нет больше удивления. Но благодаря Ким Уайлд сердце, ум и страсти Алисы вновь обрели всю свою природную мощь. Ей снова шесть лет, она лежит на покрывале с маленькими пони в своей детской и слушает песню, в которой не понимает ни слова, но все равно ее обожает:

27

Горячий кадр, не создавай мне проблем / Позже, детка, все, что ты скажешь, не будет иметь значения / Ты знаешь, жизнь жестока, жизнь никогда не бывает доброй / Подойди ближе, милый, так лучше (англ.).

Got to get a brand new experience, feeling right Oh, don’t try to stop, baby, hold me tight Outside a new day is dawning Outside suburbia’s sprawling everywhere I don’t want to go, baby… [28]

Каким большим казался тогдашний мир, каким бесконечным было в нем время, как чудесны тайны жизни, и, главное, как все, все на свете было тогда возможно: будут путешествия, будут приключения, будут скачки на горячих белых лошадях, будут сияющие небеса, большие дома, игры, множество игр, сюрпризов и смеха, будут нескончаемые праздники, друзья, подруги, великолепные платья, свидания в замках, за горами, в лесных чащах, будут удивительные события, смешные, грустные и яркие, и, конечно, будет любовь, много любви, долгое время любви с невообразимо добрыми и ласковыми людьми. Но из глубин этого детства вспомнились ей и странные страхи: она боялась чего-то безымянного, прятавшегося в темных углах комнаты, под кроватью, в шкафу, и за пределами детской тоже, в комнате родителей, когда обычно открытая дверь была закрыта, а иной раз она видела это в глазах взрослых, встреченных на улице, это было опасно, она хотела это знать и в то же время шарахалась от этого знания.

28

Ты получишь совершенно новый опыт, почувствуешь себя хорошо / О, не пытайся остановиться, детка, обними меня покрепче / За городом начинается новый день / Там повсюду раскинулись пригороды / Я не хочу ехать, детка… (англ.).

Сколько времени Алиса слушала «Kids in America» и сколько длилась ее встреча с детством? Она сама не знала. Часы и минуты застыли, как в моментальном снимке, словно Алиса переместилась куда-то, где время не существовало, туда, где все события ее жизни происходили одновременно: вот ей улыбается мать, вот ее журит отец, дождь стучит в окно детской, кукла с голубыми волосами, мертвая птичка в клетке, потерянная тетрадь, зеленое платье, вкус шоколада, запах клея, кошмарный сон, казавшийся таким реальным, корочки ветрянки, ботинки в снегу, красивый сад Северины, первые месячные, машина отца, фильм про собачек, поцелуй с мальчиком, вкус чужой кожи, неудержимый смех, слезы, банкнота в 50 евро, обувной магазин, вредная клиентка, любовник, другой любовник, кажется, беременна, лицо мадам Моретти, касса в супермаркете, красота Ахилла, похищение Агаты, страх перед счетами, любовь с Томом, поездка в Египет, Ахилл в плавках, плеск волн, ее детское тело, ее женское тело, несбыточные мечты, она бежит куда-то, страх болезни, смерть отца, запах овощного супа, букет цветов, еще любовник, сперма во рту за дополнительную плату, лицо полицейского, миллион, десять миллионов образов, запахов, звуков, вкусов, радости и боли, всех мыслимых эмоций собрались в одном месте, центром которого была Алиса.

И в этом времени вне времени, в этом месте, далеком от всех других мест, Алиса начала писать.

Дело шло по-прежнему трудно, но она чувствовала, что там, где вчера не было ничего, сегодня оказался материал. Песок стал глиной, слова обрастали плотью, и страницы были теперь совершенно реальны. Алиса вошла в Натали и плакала, описывая страх смерти при известии о неизлечимом недуге. Алиса дрожала, описывая ярость Маттео, когда он не мог передать, как хотел, своей кистью красоту жизни. Вокруг Алисы высились холмы Тосканы, горячие и душистые, она и не знала, что они так прекрасны. Она открыла окно отеля «Кастель Монастеро», где они сняли номер, клонился к вечеру грозовой день, и лохматый туман клубился над полями. Вдали пел петух, ветер разгонял облака. Маттео уснул. Они занимались любовью всю вторую половину дня. Голая посреди комнаты, ступая ногами по прохладным камням бывшего монастыря, следя взглядом за полетом ястреба в небе, она отпила глоток вина. Ей все еще хотелось этого молодого человека, ей в жизни никого так не хотелось, а между тем она так мало его знала.

Она почувствовала чью-то руку на своем плече.

Вздрогнула и сняла наушники.

Из комнаты до нее донесся детский плач. Рука была Ахилла. Плач Агаты.

— Мама?

Алиса вернулась в свою квартиру: обеденный стол, экран компьютера, она, оказывается, много написала. Только теперь она поняла, что ей холодно, ее била дрожь, часы на компьютере показывали четыре часа утра. Ахилл что-то говорил ей.

— Мама, Агата плачет.

Да, теперь Алиса тоже слышала душераздирающий плач на высоких нотах. Она встала. Ахилл последовал за ней в комнату.

— Она меня разбудила. Я пошел посмотреть, а тебя не было.

— Я работала.

Агата в своем гнездышке плакала и извивалась, это был не просто ночной кошмар младенца, сразу видно. Алиса взяла ее на руки, но она не успокоилась. Она была мокрая от пота и вся горела. Алиса знала, что в таких ситуациях главное — ни в коем случае не паниковать. Спокойным голосом она попросила Ахилла:

— Милый, ты не мог бы принести термометр из маленькой аптечки?

Ахилл повиновался. Алиса померила малютке температуру. Тридцать девять и восемь. Много, но, когда Ахилл был младенцем, у него тоже не раз подскакивала температура: отит, гастроэнтерит, режущиеся зубки, и поднималась она очень быстро. Так всегда бываете младенцами, и Алиса помнила, что надо делать: она давала пердолан в сиропе, и надо было наполнить мензурку в зависимости от веса ребенка. Сколько могла весить Агата? Пять или шесть кило? Допустим, шесть. Она дала соответствующую дозу. Сироп был розовый, густой и наверняка очень сладкий. Надо было вставить пластиковый шприц в ротик младенцу и впрыснуть жидкость. Это оказалось нелегко, потому что Агата продолжала плакать. Немного сиропа стекло по ее щечке. Алиса вытерла его носовым платком, сказав себе, что врачи наверняка предусмотрели в дозировке, что часть сиропа ребенок выплюнет.

— Ахилл, иди спать, я все сделаю сама.

Ахилл ушел в свою комнату. Алиса осталась с Агатой одна. Девочка была вся мокрая, Алиса раздела ее и обтерла влажной рукавичкой. Потом она вытерла ее полотенцем, надела ей новый памперс, новую пижамку, модель с пчелками на цветах (5,50 евро в сети Нета). Девочка продолжала плакать, но каким-то охрипшим голосом, наверно, она плакала слишком долго, или, может быть, так подействовал сладкий сироп. Алиса стояла посреди комнаты, качая Агату на руках. «Она не может заболеть, не может заболеть», — повторяла она про себя. Что делать, если придется показать ее педиатру? У нее не было никаких документов на этого ребенка, малютка не была вписана ни в какие регистры страховых или прочих компаний, ее, конечно, спросят, мать ли она, но в сорок восемь лет с трехмесячным младенцем такой лжи никто не поверит. «Да нет, ничего страшного», — уговаривала себя Алиса. Да и Агата успокаивалась, пронзительный, болезненный плач перешел в легкое постанывание, знак, что сироп оказал действие. Алиса плечом чувствовала, что малютка потяжелела, расслабилась и явно засыпала. Она потрогала ее лобик. Трудно сказать, упала ли температура. Ей хотелось убедиться, что так и есть. Она уложила Агату на кровать, сняла с нее пижамку и снова померила температуру: тридцать девять и семь, почти не снизилась, «естественно, я же дала сироп всего минут двадцать назад». Одевая Агату, она увидела на ножках красные пятна: «Краснуха? Аллергия? Раздражение от пота?» Это могло быть все что угодно! Но сейчас Агата спала, дышала ровно, может быть, хрипловато, но ровно. Алиса вдруг почувствовала себя ужасно усталой, как будто силы разом покинули ее, и она рухнула, одетая, на кровать рядом с девочкой. Глаза закрывались сами собой. Ей было спокойно, да, она испугалась, но с Агатой ничего страшного, завтра все будет хорошо, и она снова начнет писать.

Она проснулась с ощущением, будто весит тонны. Будильник показывал половину десятого утра.

Половина десятого!

Ахилл, вероятно, уже ушел в школу, не разбудив ее. Рядом с ней Агата, обычно ранняя пташка, еще спала. Она потрогала ее лобик, девочка по-прежнему горела, еще сильнее, чем ночью, ну как могло быть тело таким горячим? И дышала она неровно. «Агата? Агата?» — позвала Алиса, погладив щечку девочки, но та не реагировала. «Не паниковать. Только не паниковать!» Дрожащими руками она раздела малютку, чтобы померить температуру. Розовые пятна, которые она заметила ночью, стали странными, большими и лилового оттенка. У Ахилла никогда не было ничего подобного! «Что это за дерьмо?» Она померила девочке температуру — сорок с половиной. «Агата? Агата?» Алиса колебалась: рискнуть и пойти в больницу? А может быть, это не так серьезно? Нет! Серьезно! Сорок с половиной — это серьезно! Странные лиловые пятна — это серьезно! Пока она уговаривала себя, Агата открыла глазки и закричала. Младенцы плачут, они не кричат! Ничего страшнее этого младенческого крика Алиса в жизни не слышала, это был крик не человека, а умирающего животного! В следующее мгновение Агата часто заморгала, и ее правая ручка как-то странно задергалась. «Судороги! Чертовы судороги!» Не думая, не рассуждая, Алиса быстро надела куртку и ботинки. Когда она взяла Агату на руки, чтобы положить ее в переноску, девочку вырвало. И не просто вырвало, а мощной прозрачной струей, забрызгавшей Алисину куртку. Вытираться было некогда, она не могла терять ни секунды.