Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев
Шрифт:
Для Шереметева в течение всего августа Левенгаупт оставался главным объектом стратегических маршей в пределах Курляндии: согласно требованию Петра, он стремился во что бы то ни стало отрезать шведского генерала от Риги. Но Левенгаупт сумел увернуться и при приближении русских ушел в Ригу.
В это время два фельдмаршала никак не соприкасались. В мае 1705 года Петр осуществил свое намерение, разделив между ними командование войсками, как хотел еще в феврале. Шереметеву теперь было поручено ловить Левенгаупта именно как командующему конницей. Что касается Огильви, то о нем имеем точное свидетельство Ф. А. Головина в письме к И. Р. Паткулю: «Господин фелтмаршалок Огилвий, хотя некоторые противности, но не в главных делех, здесь явил, а особливо в своем интересе, однако ж царского величества немилости к нему нет, и правительство над всею пехотою ныне он имеет…»{164}. Одним из «главных дел» Огильви,
Летом 1705 года вспыхнуло восстание в Астрахани. Во главе восставших стояли стрельцы, высланные сюда из Москвы после стрелецких бунтов. Восстание происходило под лозунгом борьбы за старину против нововведений: «стали за правду и за христианскую веру», — как говорил один из его руководителей Яков Носов. Но в основе выступления лежали причины экономического характера. По сведениям Витворта, восстание произошло из-за того, что были взяты в казну рыбные ловли и соляные промыслы на Волге, «на которых до сих пор местные жители находили себе и преимущественные занятия и средства к существованию»{165}. Астраханцы рассчитывали привлечь на свою сторону население других «низовых» городов и главным образом донских казаков, но обманулись в расчетах: сочувствие себе они нашли только в двух городах — Черном и Красном Яру. Но одновременно, хотя и вне связи с астраханцами, поднялись башкиры, выведенные из терпения поборами и притеснениями местной администрации, и это выглядело пострашнее астраханского восстания.
Петр получил известие о происшедшем 3 июля под Митавой и был крайне встревожен; он не имел точных сведений о действительных размерах восстания, а расстройством в тылу создавалась в его глазах угроза для армии, сражавшейся со шведами. К тому же он сильно тревожился за Москву ввиду оппозиционных настроений тамошнего населения. Видимо, опасения такого рода были довольно широко распространены. «Мятеж этот, — записывал Витворт, — …мог повлечь за собою крайне опасные последствия, так как недовольство русских — всеобщее…»{166}. «Боже, спаси Москву!»{167} — восклицал в своем донесении цесарю австрийский резидент Плейер.
Усмирять восстание был отправлен Шереметев. С одной стороны, популярность фельдмаршала, с другой — присущие ему осторожность и рассудительность делали его наиболее подходящим для такой задачи.
Шереметев отправился из-под Митавы сначала в Москву, а отсюда в декабре 1705 года прибыл в Казань. Перед отъездом он получил от царя «устный указ» «привесть (башкир. — А. З.) в прежнее состояние». Ознакомившись с ситуацией, он приказал освободить сидевших под караулом башкир, считавшихся зачинщиками, и отправил в степь офицера для убеждения, чтобы они «от своих шатостей отстали» и прислали «лучших людей» для заявления о своих нуждах, а потом составленные башкирами челобитные отправил в Москву. Эти меры возымели действие: башкиры, как писал сам Шереметев, «почали было быть во всяком послушании и покорности и всякие подати все хотели платить по-прежнему»{168}.
Однако действиями Шереметева оказались недовольны местные воеводы — Н. Кудрявцев, А. Сергеев и С. Вараксин. В письме к Шереметеву они возражали против его вмешательства: «…будет ваша милость изволишь челобитье их примать и ослабу им чинить, то всеконечно добра некакого ждать»{169}. Кроме того, в донесении А. Д. Меншикову они описывали опасности, которые повлечет за собой оказанная фельдмаршалом иноверцам «ослаба», и, больше того, пытались какими-то темными намеками набросить тень наличность Бориса Петровича. Результатом этих происков стала присылка к Шереметеву одного из любимцев Петра, сержанта М. И. Щепотьева, который привез царский указ — ни в какие дела ему, кроме военных, «не вступаться». В то же время люди, отпущенные фельдмаршалом из-под караула, снова, по распоряжению воеводы Кудрявцева, были возвращены в Казань: «…а то, — объяснял Кудрявцев, — многие надеются, что им никогда ни за что отплаты и нималого наказания и за многое воровство не бывает»{170}. Во все низовые города воеводами были разосланы «списки с указу» царя с таким толкованием, что царь фельдмаршала «ни в чем слушать не велит».
Положение Шереметева стало невыносимым. «Я в Казани живу, как в крымском полону… — писал он Головину, — …ныне пожалуй, подай помощи, чтобы меня взять к Москве…»{171}.
Он решительно осуждал суровые приемы политики местной администрации по отношению к башкирам и считал ее нецелесообразной по настоящим обстоятельствам и гибельной по последствиям в будущем. Он был убежден, что в Башкирии скрывается большая опасность, чем в Астрахани, потому что «их — много, до самой Сибири — все орды… Зело я, государь, опасаюся, чтобы не учинилось и на Уфе от башкирцев так же, как и в Астрахани, а я вижу, что зреет, а как зделаеться, мудро будет унимать и усмирять…»{172}. В особенности теперь — не таковые условия, чтобы их «слишком злобить: полно нам покуда шведов»{173}.К Москве Шереметева не взяли, но велели спешно отправляться в Саратов, чтобы весной двинуться оттуда к Астрахани. При нем неотлучно находился Щепотьев. В переданном им фельдмаршалу царском письме говорилось: «…и что он вам будет доносить, извольте чинить»{174}. Щепотьеву были даны «статьи» о том, что ему делать, и совершенно такие же статьи получил Шереметев, за исключением одного пункта, в котором излагались особые полномочия Щепотьева по отношению к фельдмаршалу: «Смотреть, чтоб всё по указу исправлено было, и буде за какими своими прихоти не станут делать и станут да медленно — говорить, и буде не послушают — сказать, что о том писать будешь ко мне»{175}. Что в цитируемом пункте имеется в виду именно Шереметев, не оставляет сомнения стоящая при нем собственноручная заметка Петра: «Сего фелтьмаршалу не писано»{176}. Это была система, применявшаяся не к одному Шереметеву: тот же Щепотьев в аналогичной роли состоял некоторое время при Репнине.
Петр 13 января 1706 года выехал из Москвы в армию и вскоре писал оттуда Ф. А. Головину, что сам он, «будучи в сем аде», не может заниматься «делами» Шереметева и поручает их тем, кого он «на Москве оставил ради управления дел…», то есть Головину, Т. Н. Стрешневу, Ф. М. Апраксину и другим «боярам»{177}. Отсюда — систематическая переписка между Головиным и Шереметевым. Последний слал письма-донесения первому, а тот, отвечая на них, пересылал в то же время и фельдмаршальские и свои письма царю.
Шереметев не успел выступить в поход к Астрахани, как там произошел перелом в настроениях. Под впечатлением присланной увещательной грамоты от царя, в которой обещалось прощение всех вин, мятежники решили покориться и по приведении к присяге послали челобитчиков в Москву к царю с повинной. Царь был чрезвычайно обрадован такому повороту событий. «…Сие дело лутчей виктори равнятися может…», — писал он по этому поводу А. И. Репнину{178}. Ласково приняв челобитчиков, которых направил к нему из Москвы Головин, Петр подтвердил им свое обещание о «забвении всех вин» и, одарив их, отпустил назад. А относительно Шереметева написал Головину, что фельдмаршалу «зело нужно» поспешить в Астрахань и по приеме города «побыть лутче там до указу»{179}.
Между тем Шереметев прибыл в Черный Яр (в 256 верстах от Астрахани), где встретил полную покорность. Тем не менее он посчитал нужным разоружить черноярцев, с чем был согласен и Щепотьев. А вскоре пришло известие, что уже после посылки челобитчиков бунт в Астрахани разгорелся с новой силой. Шереметев писал царю: «Учинились многие мятежи паче прежнего и круги [6] повсядневные, и сего де марта 8-го дня город заперли, и пушки поставили, и пустить меня не хотят, и имеют намерение, чтоб пробыть до весны и уйтить на Аграхань, а город разорить и слободы выжечь». В заключение, не зная, как Петр отнесется к неприятной новости, и не решаясь взять на себя ответственность, фельдмаршал спрашивал, как ему поступить, если мятежники и на этот раз «вины свои принесут» {180} .
6
То есть собирался казачий круг.
Петр посчитал, и с ним был согласен и Головин, что виноват в новой вспышке астраханского мятежа Шереметев: будто бы причиной стала «показанная» к черноярцам и некоторым астраханцам «суровость», главным образом — разоружение черноярцев. По поводу последнего вопроса фельдмаршала Петр выразил (не совсем справедливо) недоумение: о чем спрашивать, раз у него имеются статьи, где прямо предписано: «…всеконечно их всех милостию и прощением вин обнадеживать…». Царь был уверен, что если с астраханцами будут поступать «ласково», то они вряд ли «упорны явятся и не покорятся…»{181}.