Фельдшер XV века
Шрифт:
Утро пришло не с рассветом, а с запахом гноя и стоном.
Я проснулся от того, что один из раненых начал метаться. Лицо — пепельное, повязка пропитана.
Инфекция. Жар. Он бредил, звал мать.
— Гриша, воду. И спирт — если остался хоть немного.
Мы работали молча. Очищали рану, меняли повязку, поили. Он выжил — пока.
Другим стало лучше. Олекса даже встал, опираясь на посох. Пошёл под дерево, шатаясь, как новорождённый телёнок, и вернулся с широкой улыбкой.
— Мужиком снова стал, — пошутил.
Я улыбнулся, но глазом не
К полудню обоз снова двинулся. Воины молчали. Никто не шумел, не распевал, не спорил.
Даже здоровые глядели как-то осторожно. Как будто шаги — это уже не просто путь, а тонкая граница между теми, кто ещё жив, и теми, кто уже на волоске.
Меня дважды окликали.
— У одного — рана загноилась.
— У другого — зуб болит, морда распухла.
Каждый час — как новый вызов.
Я шёл рядом с повозкой, держась за край, чтобы не упасть. Сумка тянула плечо. Глаза слезились.
И всё же я шёл. Потому что некому больше.
Вечером снова стоянка. Снова кипячение. Снова раненные, простуженные, покалеченные.
Но в воздухе витало новое.
Какое-то… признание.
Меня не благодарили. Но уже не звали "этот с лекарствами".
Теперь шептали:
— Вон он. Тот, что спасает.
— Тот, что не бросил.
— Живой, хотя с ним — смерть рядом, каждый день.
Ночь накрыла лагерь быстро, как крышка гроба.
Всё стихло. Даже костры потрескивали тише, чем обычно.
Гриша уснул сидя, облокотившись на колесо повозки. Устал. Мы оба — как выжатая тряпка, только я ещё держался за ручку пера.
Я разложил тетрадь на колене. Рядом — обугленный уголёк, остатки свечи, кусок перевязочного полотна. Написал:
День 73.
После первого боя.
Усталость — не в теле, а в голове.
Четыре живы, хотя могли умереть. Один почти не встаёт. Гноится.
Уголь, настойки, кипячение. Всё — на пределе.
Смерть рядом, но не смеется — она работает молча.
А я рядом. Тихо. Через руки. Через взгляд. Через бинт.
Если вернусь — надо учить других. Если не вернусь — пусть тетрадь говорит за меня.
Я закрыл тетрадь, аккуратно спрятал обратно. Пальцы дрожали.
Засыпая, я поймал себя на мысли:
"Я уже не XXI век. Я — то, что из него осталось."
Глава 21
Мы вышли к окраине села Подберезье под вечер. Местность — холмы, междуречье, лес по бокам. Удобная позиция. И вот почему мы сюда пришли: враги тоже знали об этом месте.
Нас встретил гонец.
— Псковичи засели за рекой, в деревне Березки. Два дня назад начали стягиваться. По последним разведданным — порядка 130 человек, из них не менее половины — хорошо вооружённые.
Андрей посмотрел на карту.
— А у нас?
— Всего с нами — 87.
Из них:
59 бойцов в строю,
10 — легкораненые,
6 — в тяжёлом, остались в обозе,
12 — обслуживающий состав и я с Гришей.
Получалось — почти два к трём. Не в нашу пользу.
—
Зато у нас есть лошади, опыт, и… — Андрей посмотрел на меня.— Лекарь.
Я промолчал. Сомнительное преимущество. Но приятно.
Противник — отряд псковских союзников, перемешанных с вольными наёмниками. Большинство — пешие, но около 30 — конники, опытные. Несколько лучников, несколько с арбалетами. Ведут себя уверенно, будто знают — их тут не возьмёшь наскоком.
— Они ждут подкрепления, — сказал гонец. — Через день-два.
— Если мы ударим первыми — есть шанс взять верх.
— Если нет — сожмут нас в клещи.
Андрей молча слушал. Потом повернулся к нам:
— Завтра до рассвета выдвигаемся. Обходим лесом, выходим с тыла.
— Главное — ударить быстро. Разорвать строй.
— Дмитрий, ты у обоза. Не к линии. Но близко.
— Понял?
Я кивнул.
— Мне бы… побольше воды. Бинтов. И отвара.
— Всё, что найдём — твоё.
Вечером я собрал всех раненых, кого мог. Перевязал. Проверил.
Подготовил самодельные шины, жгуты. Гриша смастерил ещё пару носилок из жердей и плащей.
Запас спирта — на исходе. Настойки — две банки.
Бинты — из рубах и холстин. Уголь — сушим заново. Мыла нет. Кипячение — каждый вечер.
Условия — предельные. Но привычные.
Перед сном я записал:
День 75.
Решающий бой. Нас — 87. Их — до 130.
Мы — уставшие. Они — уверенные.
У нас — вера, земля, и немного мозгов.
Если выживу — запишу, сколько бинтов ушло на чужую глупость.
Если нет — пусть кто-нибудь выроет тетрадь. Может, поймёт.
Вечер был тёмным, но не тихим. Ветер гнал дым костров сквозь кусты и кроны, где-то глухо фыркали лошади. Андрей стоял над развернутой картой — если это можно было так назвать: кусок промасленного холста с наспех выведенными ориентирами. Я подошёл, не прося разрешения, просто встал рядом.
Он бросил взгляд, но ничего не сказал.
Я молчал секунд двадцать, разглядывая очертания холмов, рощицу справа, поток, уходящий за поворот.
— Ты чего? — всё-таки спросил он.
Я хмыкнул.
— Вспомнил одно. Когда-то дома смотрел одного мужика на известном видеохостинге.
— Клим Жуков. Такой с гусарскими усами, разборчивый. Про войны рассказывал, реальные и киношные. Не чушь, а толково.
— Про вот такие ситуации… как у нас.
Андрей сдвинул брови:
— Ну?
— Смотри. Если они ждут нас с переда, а мы идём с тыла — они в деревне.
— А вон та роща, видишь? — ткнул я пальцем в сторону отметки на "карте". — Если пустить небольшую группу через овраг и кустарник, они могут зайти справа.
— Пусть разведку и тревогу на себя возьмут. Пару выстрелов, шум — и отступают.
— Те, что в деревне, выбегут, начнут тянуть фланг. А мы в это время — ударим в бок основной силой.
— Засада?
— Мелкая. Не на уничтожение — на дёргание.
— Их вытянетем на открытое место. Мы — ударим. Им будет некуда бежать.