Фишка

Если бы Сергей мог знать, что он видит Машу в последний раз, то, наверное, лег бы на рельсы и не дал бы поезду тронуться с места.

Маша разбилась в самый последний день соревнований. Ее парашют не раскрылся. Она воспользовалась запасным, но было уже поздно.

Сергей переживал свое горе тяжело и молчаливо, как почти все мужчины. Стал хмурым и неразговорчивым, между бровей залегла глубокая морщина. Неподвижно сидел он за столом, глядя на тот единственный снимок, на котором они с Машей были вместе, и подолгу разглядывал любимые черты.

Но время шло, и постепенно Сергей стал смиряться с тем, что Маши больше нет. Однако память о ней не ослабевала, как не затихала и его тоска о невесте. Все так же часто смотрел он на снимок, где на освещенной солнцем полянке стояли они с Машей, взявшись за руки, молодые, счастливые и весело улыбались друг другу.

А жизнь все же брала свое. Сергей познакомился с хорошей доброй девушкой, которая всем сердцем потянулась к нелюдимому задумчивому парню. Но короткими и нечастыми были их встречи. Сергею было скучно с Асей, и после каждой встречи он, как завороженный, нетерпеливо спешил домой к своей фотографии.

Однако кроткая, но настойчивая девушка не оставляла Сергея в покое в надежде, что он сначала просто привыкнет к ней, а потом и полюбит. И действительно, Сергей вскоре перестал убегать от нее так рано. Все дольше длились их встречи, все длиннее были задушевные беседы, и все терпимее становился он, когда ловил на себе ее молящие взгляды. Но полюбить Асю он так и не мог. Тихими темными ночами, когда оставался совсем один, в глубокой тоске шептал он над заветным снимком: "Машенька, Машенька, не могу забыть тебя и не хочу. Одну тебя любил, люблю, и буду любить".

Так вот и жил он, не в силах разлюбить свою погибшую невесту и не смея оттолкнуть другую девушку, которая - он видел это - всей душой любила его.

И вот однажды тихая, но упорная Ася, так и не дождавшись заветного слова, сама призналась Сергею в любви. Он стоял, тупо уставившись на нее, не зная, что ответить ей и как теперь поступить.

– Сережа, ну что же ты молчишь, скажи хоть что-нибудь. Ой, какая же я дура, - тоненько заплакала Ася, - зачем я тебе это сказала? Никогда себе не прощу, - ее худенькие плечи мелко вздрагивали.

– Не надо, Ася, ну не плачь, - нерешительно топтался возле нее Сергей, - ты добрая, ты хорошая, милая, у тебя все будет замечательно...
– приговаривал он, робко поглаживая ее по плечу, но тихие всхлипы Аси переросли в горькие рыдания, и, поморщившись, Сергей с досадой в голосе произнес: - Перестань, Ася, успокойся, я тоже тебя люблю.

– Правда? Ты правду говоришь? Тогда поцелуй меня, если любишь, поцелуй!

Возвращаясь в тот вечер домой, Сергей почти бежал, ругая себя на ходу:

– Вот дурак, идиот, зачем я ей так сказал? Ведь не люблю же, не люблю ее, не нужна она мне, ни сейчас, ни потом. Какая же я скотина! Надо было сразу все ей объяснить, ведь дальше еще труднее будет.

Когда ночью перед сном он, как всегда, смотрел на снимок, ему вдруг показалось, что Машенька на нем не улыбается. Снова и снова вглядывался он в милые черты, но улыбки на лице девушки и в самом деле не было.

"Довел себя, - думал он, тяжело засыпая. - Нет, завтра же все Асе объясню. Она хорошая девушка, должна меня понять, она простит меня".

С этим твердым намерением он проснулся на следующий день отдохнувшим и успокоившимся. Вспомнив свое ночное состояние, он посмотрел на снимок, где они с Машей стояли, взявшись за руки, молодые, счастливые и весело улыбались, глядя друг другу в глаза.

Однако объясниться с Асей он так и не решился ни в этот, ни в последующие дни. Сергей боялся ее обидеть. Он понимал, что любые слова, даже самые мягкие, хоть и правдивые, будут невыносимо грубыми и горькими. Все так же продолжались их встречи, все так же Ася ласкала его, а он молчал, принимая эти ласки, но все так же не любил ее. А однажды остался у Аси на всю ночь.

Как же он был противен себе наутро! Как проклинал и свою нерешительность, и ее настойчивость! Как мчался к своей спасительной фотографии, торопясь скорей увидеть любимое лицо, просить прощения за свою низость.

Дрожащими руками держал он снимок, на котором стояли они с Машей на освещенной солнцем полянке, взявшись за руки, и удивленно рассматривал его. На фотографии рядом со счастливым улыбающимся Сергеем, отвернувшись от него, стояла Машенька с серьезным и грустным лицом.

"Что это со мной?
– испуганно думал он.
– Я, кажется, галлюцинирую. Дожил. Это все из-за дурацкой бессонной ночи. Нет, надо что-то делать. Надо, наконец, объясниться с Асей. Конечно, что случилось, то случилось. Она хорошая, добрая, терпеливая, она поймет меня, и мы вместе решим, что делать дальше. А пока спать, спать, а то так и до чего угодно можно дойти..."

Но вновь благие намерения Сергея так и остались только намерениями. Не посмел он все же поговорить с Асей и продолжал приходить к ней, теперь уже часто оставаясь у нее на ночь, каждый раз ненавидя себя потом за свою слабость, а к фотографии не смел даже прикоснуться.

Дни летели, и Сергей стал замечать, что Ася уже не так счастлива, как в первые дни их встреч. Он догадывался, что все дело в нем, в его поведении, что она стала тяготиться своим неопределенным положением, но продолжал упорно молчать, не строя никаких планов на будущее.

"Как я могу на всю жизнь связать с ней свою судьбу, если совсем не люблю ее?
– думал он. - Да, она хорошая, добрая, ласковая, но этого, видно, мало для того, чтобы полюбить ее так, как я любил и до сих пор люблю свою Машеньку".

Снова тоска по погибшей любимой девушке охватывала его с прежней силой. Все реже видела его теперь Ася. Одиноко бродил он по городу, споря с самим собой, не находя выхода из этой неприятной и все более тяготившей его ситуации.

Как-то, вернувшись с одной из таких прогулок, он захотел взглянуть на снимок.

"Нет, это не может быть галлюцинацией", - ужаснулся он. На фотографии, которую он уже давно не видел, Машенька стояла, отвернувшись от него, и лицо ее было незнакомо хмурым и неприветливым.