Фишка

Так странно, очень странно было видеть, как под холодным осенним дождем, не обращая внимания на удивленные и любопытные взгляды прохожих, без плаща, зонта, с непокрытой головой стремительно шагал молодой мужчина, крепко сжимая в руке намокшие листы бумаги.

Егор не знал, куда он идет. Он чувствовал, что так надо, что ему необходимо попасть туда и как можно скорее. Какая-то неведомая сила увлекала его за собой, властно и настойчиво заставляя ускорять шаги. Он уже почти бежал. Страх, который еще недавно владел им, пропал. Была только решимость и уверенность, что он поступает правильно.

Дом, к которому подходил Егор, был ему незнаком. Да, совершенно точно, на этой широкой лестнице с витиеватыми перилами он впервые. Вот и нужная дверь. И он почему-то знает, что она не заперта, можно войти.

Егор с силой толкнул тяжелую, обитую черным дерматином дверь и застыл на пороге.

Его удивление граничило с ужасом. Но не Катя была в этом повинна, хота так необычна была ее кроткая грустная поза, тусклые безразличные глаза: Егор не сомневался, что увидит здесь Катю. Взгляд его был прикован к лежащему на широком низком диване под теплым шерстяным пледом седому болезненного вида мужчине, который так же, не мигая, смотрел на Егора.

– Ближе подойди, - чуть слышно произнес больной, но в нависшей напряженной тишине эти слова прогремели мощным раскатом.

Голос был невероятно знакомым.

Егор медленно сделал шаг и вдруг выдохнул:

– Ты? Это ты!

Он застонал и опустился на стул, переведя взгляд на Катю, которая сидела на краешке дивана все в той же безучастной позе.

– Да, это я, - сказал Женька.
– У тебя такого варианта и в мыслях не было, верно?
– в голосе его послышались ироничные нотки. - Тем более дорога была мне эта победа. Я-то думал, что добился ее, но теперь знаю, что ошибся, - он перевел дух, будто запыхавшийся от бега человек, и продолжил: - Прошу тебя. Егор, выслушай меня, только не перебивай. Силы мои на исходе. Никто не знает это лучше меня. Сегодняшний тоскливый осенний день, быть может, мой последний день, поэтому я и призвал тебя. А-а, ты удивлен! Не думай, я не заговариваюсь, это действительно так.

Больной еще раз передохнул, затем, прикрыв потемневшими веками глаза, заговорил:

– Ты ведь помнишь тот день на реке, когда Катя меня спросила... Я знаю, что помнишь, ты вспоминал его сегодня. Это я посылал тебе воспоминания, но потом все же решил позвать тебя сюда. И даже не позвать, а привести. Так вернее... Я ведь мог просто отослать Катю обратно к тебе, но ты бы ее не понял, а, возможно, и не простил. Сама она ничего не смогла бы тебе объяснить, потому что ничего не знает. Поэтому слушайте оба... Именно тот день на реке повернул и мою судьбу, и ваши судьбы тоже, потому что именно тогда я решил, чему посвящу свою жизнь. Я любил тебя, Катя, любил всегда: и тогда, и потом, и сейчас. Но я для тебя был ничем. Я всегда плелся за вами, как тень, и не мог себя заставить уйти раньше тебя, Егор. Я ревновал страшно, до злости, до боли. Тогда и родилась эта жуткая мысль - подчинить другого человека себе, своей воле, своим желаниям. О, это был долгий и трудный путь. Надо было много знать, работать, ставить опыты и при этом не открывать своей тайны. Я понял, что приблизился к тому, что мне нужно, когда в одном институте мне предложили работать над изучением электромагнитных волн и биотоков головного мозга. Долго пришлось бы объяснять, как мне удалось достичь невозможного, сколько я провел тайных экспериментов над животными и над своими сотрудниками, заставляя их поступать так, как хотелось мне, иногда толкая их на совершенно нелепые поступки, пока, наконец, не решился... Ты, конечно, помнишь, Егор, какая Катя ходила тогда потерянная. Я так хорошо представлял себе все это: как она вдруг замирает на ходу, как неожиданно смолкает ее смех, и она начинает испуганно озираться по сторонам... Дольше всего мне никак не удавалось, так сказать, настроиться на нее... Да и характер у Кати сильный, сам знаешь, а это тоже важно. Вы тогда приписали ее состояние болезни, переутомлению, и ты мне здорово помешал, отослав ее в санаторий. Правда, я времени даром не терял, я научился усиливать свои сигналы. Сначала это был довольно громоздкий аппарат, но со временем я его усовершенствовал и мог сложить так, что он занимал места не больше, чем карманный фонарик. Как же я был рад и горд тогда! Но самому не верилось в удачу до той минуты, пока не увидел Катю, входящую в эту дверь...

Больной надолго замолчал, собираясь с силами. Катя хмурила брови, как бы что-то припоминая. Лицо ее стало сосредоточенным. А Егор сидел, застыв на стуле и не отводя окаменевшего лица от лежащего перед ним изможденного, пугающего своей откровенностью человека.

– Но как я ошибся, как я ошибся!
– снова раздался тихий, прерывающийся голос. - Ведь это не сама она пришла ко мне, а я привел ее, не она любила меня, а я, я любил себя, я заставлял ее любить себя. Она была безвольной куклой в моих руках. Стоило мне оставить ее мозг без контроля, как все начинало рушиться. Я постоянно должен был следить за ней, направлять ее действия... За эти два кошмарных года я прожил целую жизнь. Я иссяк. Я выжат. Энергия моя на исходе. Для того, чтобы я мог увидеть тебя здесь, мне потребовалось просто невероятное усилие... Теперь вы знаете все. Простите меня, если сможете. Катю тебе прощать не за что. Я один виноват, я и расплачиваюсь. А сейчас идите, я страшно устал, - больной закрыл глаза и отвернулся стене.

Егор медленно поднялся со стула и долго стоял молча, уставившись в пол. Наконец, он подошел к Кате и подал ей руку. Но она лишь покачала головой.

– Я провожу тебя до двери, Егор, - услышал он тихий, но твердый ответ.

"СОСТЯЗАНИЕ"

Зловещее свинцовое небо низко зависло над влажной усталой землей. Отчаянно взмахивая ветвями под неистовыми порывами ветра, деревья сбрасывали последнюю листву цвета старого золота, которую тут же подхватывал жадный вихрь и еще долго кружил в воздухе. По раскисшей дороге, уводящей куда-то вдаль, зябко кутаясь в большой старый платок, из-под которого выбились седые пряди волос, шла одинокая утомленная женщина с грустным отрешенным лицом.

– "Осень", - прочитал близорукий мужчина, наклонившись над маленькой белой табличкой с названием картины. - Банально, но как написано!
– и в восхищенном порыве, как бы приглашая обратить внимание, он вытянул в сторону картины руку с пригласительным билетом, на котором крупными буквами было напечатано: "Персональная выставка Александра Звонцова".

– Что ж, Алек неплохой пейзажист, - ответил его спутник, человек лет сорока с бледным нездоровым лицом, с которым резко контрастировали живые выразительные глаза. - Кстати, вот и он. Пойдемте, я вас познакомлю, - он подвел приятеля к невысокому человеку с густой темной бородкой и пышной шевелюрой.

Тот скромно стоял у большого окна выставочного зала и внимательно рассматривал посетителей. Увидев подошедших, он вежливо представился гостю, которого привел на выставку Николай Славин, известный в городе художник. В своей среде его все звали просто Ник.

– Безмерно счастлив познакомиться с вами! Я в восхищении! Ваши картины дышат жизнью. Это не просто холсты, на которых запечатлены отдельные мгновения нашего суетного бытия, нет, это сама жизнь, - все так же восторженно говорил близорукий человек, пожимая художнику руку и непрестанно поправляя нервным жестом свои очки.

– Я рад, что вам понравилось, - тихо произнес художник.
– А ты как находишь?
– обратился он к Нику.

– Неплохо, очень неплохо, растешь, - ответил Ник, снисходительно похлопывая художника по плечу.

– Да нет, просто великолепно, замечательно! Так писать можно, только вкладывая в картину кусочек своей души, - продолжал восторгаться его спутник, но Ник его прервал:

– Однако, Алек, ты опять выставил только одни пейзажи и натюрморты. Ну, конечно, не считая нескольких бытовых сюжетов. Ни одного портрета! Настоящий мастер должен писать все, - игриво поучал коллегу Ник, подавляя злой огонек, вспыхивающий временами в его взгляде. - Надо, надо когда-то начинать, надо пробовать, учиться, наконец. А что? У меня возникла превосходная мысль! Начни хотя бы с меня. Я постараюсь быть терпеливым натурщиком, чтобы облегчить тебе задачу. А сам в это время могу писать твой портрет. А? Каково? По-моему, превосходная идея! Потом мы сравним наши работы, и ты сможешь понять, что тебе не удается, - снова перешел на покровительственный тон Ник.

– Согласен, - коротко кивнул Алек, - правда, я пока не представляю себе, с какими трудностями могу столкнуться. Я просто, действительно, никогда серьезно не занимался портретом. Да и не было подходящей натуры. Что ж, после закрытия выставки буду ждать тебя в своей мастерской.

Ник и Алек в среде художников слыли давними соперниками. Вернее, Ник, долгим и упорным трудом заработавший себе признание и известность, никак не мог смириться с той легкой и блестящей славой, которую принес Алеку его талант. Часто и завуалированными намеками, и прямыми высказываниями о мастерстве художника, которое может прийти лишь с годами и опытом и дается огромным трудом, Ник пытался не столько уверить в этом окружающих, сколько убедить и успокоить самого себя.

Мастерская Алека находилась под крышей большого старого особняка. Просторное помещение позволяло работать обоим художникам одновременно.

Получив от хозяина ключ, Ник зачастую приходил раньше Алека, горя нетерпением показать сопернику свое превосходство. Постепенно суетливые порывистые движения художника рождали на полотне образ тихого человечка с застывшим лицом, обрамленным темными волосами и аккуратной бородкой. Ник уже заканчивал портрет, когда Алек только-только положил на холст первые мазки.