Фишка

Кое-как накинув пальто, он выскочил из дома, громко хлопнув дверью.

"Я знаю, что надо делать. Сейчас же, немедленно объяснюсь с ней, - лихорадочно думал он, шлепая прямо по лужам. - Теперь уже меня ничто не остановит. Больше нельзя тянуть. Машенька, любимая, прости меня".

Он почти влетел к Асе, напугав ее своим взъерошенным и решительным видом.

– Нам надо поговорить, - твердо сказал он.

– Да, у меня к тебе давно серьезный разговор, но я все не осмеливалась.

Тихий и отчего-то печальный голос Аси притушил его воинственный пыл.

– Хорошо, я слушаю тебя, - сдержанно произнес он.

– Сергей, у нас будет ребенок. Скоро станет заметно. Я не знаю, что делать.

Сергей опешил. Он уставился на нее, не скрывая своей досады.

"Как же так? И как все это некстати, - думал он. - Ну уж нет! Теперь меня все равно уже ничто не остановит".

– Ася, - решительно начал он, - надеюсь, ты меня поймешь. Конечно, я признаю, что один виноват во всем, я согласен, что надо было раньше сказать тебе это, но никак не мог решиться. Если сможешь, прости меня, но я тебя не люблю. И никогда не любил. А сказать тебе это у меня все не получалось. Я всегда любил и теперь еще люблю другую. Давай вместе решим, как нам быть дальше.

В комнате стало тихо, только старенький будильник что-то шептал, мерно отсчитывая время.

– Уходи, - глухим голосом сказала Ася, - уходи!

"Все, все, все, - билась в мозгу Сергея мысль в такт его шагам, - наконец-то все станет на свои места. Маша, прости, прости, я все так же люблю тебя и помню. Прости!" Все его думы были о том единственном снимке, где они с Машей стояли вместе, такие молодые и счастливые, держась за руки и улыбаясь друг другу. Вернувшись домой, он жадно рванулся к дорогому прямоугольничку, стоящему на столе...

На освещенной солнцем полянке с нелепо вытянутой рукой стоял один счастливый и молодой Сергей и, глядя куда-то в сторону, весело улыбался.

– Черт!
– опять пустил в ход свое любимое словечко Димка.
– А в этом что-то есть... Даже мораль какая-то. Во всяком случае, читать интересно.

Он посмотрел на часы, пошел на кухню, сделал себе пару бутербродов и кофе и вернулся в кабинет отца. Положив в красную папку те рассказы, которые уже прочитал, причем, в той же последовательности, в какой они там лежали, он тщательно завязал тесемки и отложил папку в сторону. Секунду поколебавшись, Димка выбрал синюю папку и открыл ее. Пристроившись с бутербродами и кофе, он взял первый рассказ и начал с него.

"ПЕРЕКРЕСТОК"

Повинуясь резкому порыву холодного осеннего ветра, крупные капли дождя дробно застучали по оконному стеклу. Егор вздрогнул.

"Странный сегодня день, - подумал он, - мысли путаются, как у больного. Однако надо работать. В 16.00 к Владимиру Ивановичу, а очерк еще не готов"

Он перечитал написанное, что-то подправил и начал новый абзац.

Из-за тонкой перегородки, разделявшей и без того небольшую комнату редакции, слышался обычный рабочий гул, хлопанье дверей и стрекотанье пишущей машинки. Вернувшаяся из командировки Ирина громко обсуждала с подругой красоты сельской природы. Егор невольно прислушался к ее красивому мелодичному голосу.

– А воздух! Прозрачный, звенит! А сад! Громадный, идешь - боишься заблудиться. А яблоки! Во яблоки!
– за перегородкой послышался гулкий стук. Очевидно, Ирина продемонстрировала величину яблока с помощью круглой керамической вазы.
– А пруд! Боже, какой пруд! Левитановский, иначе не скажешь.

Егору вдруг вспомнилось далекое знойное лето, тихое покачивание поплавков на воде и три пары босых ног, свисающих со старого деревянного мостика.

Это был всего лишь один из многих счастливых дней безмятежного невозвратимого детства. А на мостике сидела неразлучная, загоревшая до сизого оттенка троица - Катя, Егор и Женька. Женьке тогда страшно не везло - совсем не клевало, но он упорно сидел на месте, боясь оставить их с Катей вдвоем. Катя же, как назло, все время что-то шептала Егору на ухо, а потом беззвучно смеялась, стараясь не распугать рыбу.

Рыбацкое счастье улыбнулось Женьке, когда солнце уже почти село, но Катя заторопилась домой, и Женька покорно стал сматывать удочки.

Дорогой он шел сзади хмурый и молчаливый, неотрывно глядя в светлый Катин затылок, и слушал ее веселую болтовню с Егором.

– Женька, а ты кем будешь, когда вырастешь?
– обернулась она к нему.

– Это секрет, - отвернувшись, пробурчал он.

– И от меня секрет?
– лукаво сверкнула глазами Катя.

– А от тебя в первую очередь, - все так же угрюмо ответил Женька.

– Ой, подумаешь, воображала. А мне это и неинтересно. Я просто так спросила, - Катя задиристо тряхнула косичками и быстро побежала вверх по тропинке...

На столе пронзительно зазвенел телефон

– Алло! Вы не туда попали. Вам нужен отдел писем, - Егор назвал нужный номер и положил трубку.

– Да, работа явно не идет, - вслух сказал он. Посидел, побарабанил пальцами по столу, попробовал снова перечитать написанное, но отложил листки в сторону.

"Катя, Женька, детство... А ведь мы так и не узнали, кем он все-таки стал, наш Женька, где он. Последний звонок, аттестат зрелости, выпускной бал и - как в воду канул. Даже тетка о нем ничего не знала, хотя в последние годы он ей регулярно высылал деньги. Но все из разных мест и "до востребования". Ну, он-то всегда был таким, со странностями, даже взгляд его временами становился до того отрешенным, что просто мороз по коже. А вот Катя... Эх, Катя, Катя..."

Егор почувствовал стеснение в груди и несколько раз глубоко вздохнул. Голова слегка закружилась. Ему вдруг стало тревожно и страшно. Страх был безотчетным, необъяснимым, и от этого беспокойство Егора усилилось. Он встал и подошел к окну.

"Вот, опять начинается. Все, как в прошлый раз. Может, я и в самом деле болен? Нет, надо как-то отвлечься, успокоиться", - пытался он уговорить себя, но память с непостижимым упорством возвращала его в прошлое.

Два года назад, в тот горький для него день этот страх так же внезапно овладел им. Сначала просто шевелился где-то в глубине, в каких-то дальних, потайных уголках души. Потом долго мучил и терзал его, а затем уже гнал Егора длинным замысловатым путем по незнакомым улицам туда, где он всегда был спокоен и счастлив. Туда, где на столе рядом с чашкой недопитого чая его ждал вырванный из блокнота листок с непонятными, невозможными словами: "Егор, я ухожу. Я люблю другого".

Она исчезла, его Катя, скрылась навсегда, совсем, без следа. На работе сказали, что уволилась. И с того дня ее никто не видел и не говорил с ней. Катя не взяла ни одной своей вещи. Даже сумочка с косметичкой и деньгами лежала там же, на столе, рядом с чашкой недопитого чая и недоеденным бутербродом...

Егор уже не мог спокойно стоять на месте. Он прошел между столами, машинально поднял телефонную трубку, но тут же положил ее на место, собрал разложенные на столе листы с недописанным очерком, зачем-то пересчитал их и, как бы прислушиваясь к чему-то, медленно вышел из комнаты.