Галя, в деревню!

— Ну все, почапал я!

— Погодите! — воскликнула я. — А удобства-то где?

— Удобства? Какие такие удобства? Гальюн, что ль? Так во дворе… Все, давай, мне на рыбалку завтра рано.

— А Вы тут не живете, что ли? Просто жилье сдаете?

— Ну… можно и так сказать… — пространно сказал старичок. — В общем, в пятницу съезжай. Ключ под половичок обратно положишь.

— А Вы как же?

— А я тебе на кой?

— А позвонить тут откуда можно? — спохватилась я. — Очень надо!

— На почту чеши! — посоветовал мне хозяин дома. — Это недалеко, километра полтора, не больше. Как из дома выйдешь, направо до клуба и потом — налево. Все, бывай.

* * *

Через час, положив трубку, я вышла из здания почты и присела на обшарпанную лавочку, сняв новые туфли, которые жутко натерли мне ноги. Теперь все стало более или менее ясно. Хорошо, что номер домашнего телефона моей давнишней коллеги и по совместительству подруги Катерины Михайловны я помнила наизусть еще со времен моего второго путешествия в СССР. Она-то и напомнила мне, что произошло. Оказывается, в жизни настоящей Дарьи Ивановны Кислицыной вновь произошли крутые перемены.

Пока я, вернувшись обратно в двадцать первый век, прилежно сидела с мужем Гошей на занятиях в школе молодых родителей и изучала особенности детской психики, а потом исправно собирала справки и привыкала к басящему «младенцу» ростом метр восемьдесят, неожиданно появившемуся у нас в доме, настоящей Дарье Ивановне тоже было чем заняться. Жизнь ее бурлила.

Как оказалось, она в пух и прах разругалась с директрисой школы, которая наконец вернулась со своих бесконечных симпозиумов и приступила к прямым обязанностям. Директрисой оказалась Сталина Ефимовна, дама с крайне скверным характером и отвратительным отношением к детям. Ни на каких симпозиумах она, как потом Даше удалось выяснить через свою знакомую Катерину Михайловну, не была — просто решила отдохнуть пару месяцев, прикрывшись поездками по служебной необходимости. Детей она не то что не любила — попросту ненавидела. Поэтому милой, честной и доброй Дарье Ивановне с жесткой, циничной и расчетливой директрисой было не по пути.

Привычку доносить на коллег и учеников, которую я жестко искоренила в школе, Сталина Ефимовна всячески поддерживала и поощряла, а посему учительница химии Вилена Марковна — та самая, которая «оторвала» ухо моему будущему тестю Косте Заболотному, была у нее в фаворе. «Нулевка», как ее презрительно прозвали старшеклассники за практически полное отсутствие бюста, вновь начала чаевничать вечерами с директором в кабинете, доносить на «чересчур откровенный» вырез в кофточке нашей модницы Карины Адамовны и цепляться по пустякам к техничке тете Любе.

Правда, с последней у нее ничего не получилось. Химичка, которая во всем подобострастно подражала Сталине Ефимовне, решила как-то сыграть в начальницу и, проходя по коридору, провела пальцем по подоконнику, показав пыль и укоризненно сказав:

— Люба! Почему на подоконнике грязно? Чтобы тут же убрала!

Однако тетя Люба была не робкого десятка и не страдала патологическим страхом перед начальством. Собственно, никаким начальством для нее Вилена Марковна и не являлась. А посему, поставив на пол ведро, швабру и уперев руки в бока, тетя Люба просто сказала:

— А ты мне не указывай! Не «Люба», а «Любовь Андреевна»!

— Ты кто такая? — рявкнула химичка. — Протирай, говорю! И мел потом мне в кабинет принеси!

— Поливанова Любовь Андреевна я! — еще громче рявкнула тетя Люба. Проходившие рядом школьники заинтересованно начали перешептываться, глядя на то, как уборщица отчитывает «училку». — Медаль, между прочим, имею — «За оборону Ленинграда». Я тебе не собака — по приказу тапки носить. Закончу с полом — протру подоконники. Я не для того в блокаду зажигалки тушила, чтобы всякие… мне тут указывали!

— Я… — не ожидав такого отпора, зашлась в гневе Вилена Марковна. Оттого, что за их разговором наблюдали ученики, она прямо таки налилась яростью. — Я! Да я… тебе!

— Что ты мне? — все так же насмешливо и абсолютно без всякого страха ответила тетя Люба. — Ухо оторвешь? Как Костику? Тоже мне напугала… Шагай давай пионеров учить, таблица Менделеева! Шагай, шагай! — и она специально начала мыть пол прямо под ногами у обалдевшей химички, напевая: «Врагу не сдается наш гордый Варяг, пощады никто не желает!».

Однако рано радовалась техничка, чье отрочество выпало на период блокады Ленинграда. На следующий день ее вызвала к себе в кабинет директриса Сталина Ефимовна, а еще через день полы в школе намывала уже другая женщина — покорная и тихая ее племянница, не поступившая с первого раза в институт.

— Отправили на пенсию старую кошелку, — довольно сказала ей тетя, попивая чаек с зефиром. — Давно было пора. Медалью она мне своей хвасталась… Осваивайся. Поработаешь полгодика, потом пристрою тебя в какой-нибудь техникум, на швею-мотористку хотя бы выучишься. На фабрику пойдет. А в свой химико-технологический больше не лезь. На кой оно тебе надо? В начальство ты все равно не выбьешься, а всю жизнь инженером за сто двадцать рублей работать — дрянная перспектива. Работяги больше инженеров получали всегда.

— Но Вы же пошли в педагогический… — попыталась возразить племянница — кудрявая тихоня Сонечка, ставя на поднос грязные чашки. На свою тетю она смотрела со смесью страха и обожания.

— А куда мне было пойти? — рассмеялась расчетливая Сталина Ефимовна. — У меня папа шишкой в РОНО был в начале шестидесятых. — Ясен пень, взяли меня в институт, как миленькую, я его даже с красным дипломом окончила. Я ж заранее знала, что если пойду по этой дорожке, то все у меня будет. Это те, кто «по призванию» пошел, сейчас по шесть уроков в день ведут, а потом до ночи еще тетрадки проверяют… Свихнуться можно. Ненавижу спиногрызов…

— Жалко, — осмелилась продолжить Сонечка, — из-за меня эту Любу уволили…

— Эта Поливанова — дура распоследняя, — разозлилась Сталина Ефимовна и сильно хлопнула ладонью по столу. Одно из блюдец, стоящих на столе, жалобно задребезжало. — Мыла два участка, а получала как за один. Вторая зарплата… ну, в общем, не твое дело. Протирай тщательнее у меня на столе! Держись меня, будешь за мной, как за каменной стеной! Ослушаешься — поедешь обратно в свой Оредеж, там будешь квас из бочки на улице продавать. В лучшем случае продавщицей в сельпо пойдешь. А сумеешь мне угодить — помогу тебе выбиться в люди. Очень уж за тебя твоя маменька просила. И не забывай: ухо держи востро! Все хочу знать: кто, где, когда, с кем…

— А как же это? — растерялась Сонечка. — Мне же никто не будет ничего рассказывать.

— А ты у Вилены Марковны спроси, она тебе мастер-класс проведет. Все можно разузнать, если слушать будешь, — рассмеялась Сталина Ефимовна и, достав из кармана мундштук и сигарету, закурила. Стряхнув пепел в услужливо предложенную племянницей пепельницу, она уже серьезным тоном продолжила: — И не трепись там!

Худенькая, зашуганная девчонка согласно кивнула, вытерла напоследок еще раз и так уже блестевший стол, в который можно было смотреться, как в зеркало, схватила поднос с грязной посудой и пошла к двери. Слышавшая их разговор через стену в учительской Дарья Ивановна, случайно задержавшаяся в школе до вечера, была вне себя от ярости и тем же вечером, придя домой, позвонила в Москву.