Галя, в деревню!

Вчера, придя домой с почты, я плюхнулась на кровать в комнате, едва успев раздеться, и моментально уснула, хотя часы с маятником на стене не показывали еще и девяти часов вечера. А сейчас, получается, уже утро?

Меня осенило: а что, если эта женщина в цветастом платье — жена того самого старикашки с хитрыми бегающими глазками? Жена, которая внезапно приехала из города. Она-то не в курсе, что старичок, имя которого я даже не удосужилась спросить, просто стал мне комнату! А вдруг еще подумает чего? Женщины еще теми ревнивицами бывают, на ровном месте могут скандал закатить… А тут все со стороны выглядит так, как будто я к нему на ночь пришла… Со стороны все выглядит так, как в анекдотах про не вовремя вернувшуюся домой супругу. Ох, беда! Что же сейчас будет!

На всякий случай я снова забралась с ногами на кровать, отползла подальше к стене и выставила перед собой подушку.

Однако лицо полной дамы не выражало никакой неприязни. Она смотрела на меня с улыбкой и неподдельным интересом.

— Мужчина, говоришь? — нахмурилась и протянула она. — Да не дрожи ты так. Положи подушку-то. Расслабься, выдохни. Пришла, так пришла… Не гнать же тебя. Из Москвы, что ль, приехала?

— Да, да, — вспомнив, что произошло вчера, торопливо затараторила я, параллельно пытаясь хоть как-то соорудить подобие приличной прически на голове. — Я из Москвы, учительница, Дарья Ивановна, директором буду в новой местной школе. Вот, пожалуйста, у меня и паспорт есть. Можете позвонить вот по этому номеру, вам все скажут… Мне перекантоваться надо было, пока жилье не дадут, вот на несколько дней сняла комнату… Мужчина меня привел, старенький такой… Муж ваш, наверное.

— Да не нужен мне паспорт твой, на слово верю, — отмахнулась тетя Люба. — А зовут как мужчину? Надо же, всего на день из деревни уехала, а у меня уже и муж новый нарисовался, и гостья объявилась.

— А он не представился, — сказала я, только сейчас понимая, в какое неловкое положение я попала. — Так он не Ваш муж, Любовь… Ивановна?

— Ну ты даешь, Москва, — добродушно рассмеялась женщина. Она встала с кресла, потянулась и пошла орудовать с самоваром. — Тетей Любой меня зови. Нет у меня мужа, вдова я с сорок третьего года, похоронка пришла. Тут две трети баб в деревне вдовы. Не повезло нам, мало мужиков осталось, выкосило на войне многих. Вставай, одевайся, умывайся, позавтракаем вместе. Расскажешь, что за хрен с горы нарисовался и тебя сюда притащил. Да не дрожи, говорю, не обижу. И на улицу не выгоню. Посидим, потолкуем. Хозяйка я этого дома. Вставай, говорю, полутезка, уже солнце в темя упирается, а ты все дрыхнешь.

— Он не хрен, — натягивая кофту с юбкой, попыталась оправдаться я. — Я просто растерялась и забыла имя спросить. Он у меня три рубля взял и сказал, что до пятницы я могу тут жить.

— Ну а выглядел-то он хоть как, не хрен этот? — деловито поинтересовалась тетя Люба, накрывая на стол.

— Ну… пожилой такой мужчина…

Приводя себя в порядок, я изо всех сил пыталась вспомнить, как же выглядел мой новый знакомый. Признаться, вчера я была в таком шоке оттого, что старенький желто-белый пузатый ночник оказался порталом в СССР, что и не запомнила особо внешность хозяина деревенского дома. Или он не хозяин? Тогда кто? Риэлтор?

— О! — воскликнула вдруг тетя Люба. — Слушай, а у твоего знакомого вчерашнего велосипеда случаем не было?

— Да! Точно! — вспомнила я. — Велосипед был.

— Вот, уже лучше! А велосипед старый такой, весь изолентой перемотанный?

— Да, кажется…

— И глазки такие, хитрые, бегающие, да?

— Да! Так и есть!

— Едрит Мадрид! Ну все, расследование закончено. Даже дело можно не заводить. Виновник установлен. Петька — два ведра это, как пить дать! — тетя Люба, выругавшись, хлопнула ладонью по столу. — Точно он! Вот зараза, все ему неймется… То соседских кур на своем велосипеде давит, а потом на станции мясо продает, то теперь дом мой сдавать взялся. Жаль, вдова я, а то муж мой, был бы жив, отходил бы его по самое «не балуйся».

— Какие два ведра? Какой Петька? — я ровным счетом ничего не понимала.

— Да жулик и лодырь местный наш, Петька, — пояснила тетя Люба. — Ну все ясно. Аферы, значит, за моей спиной проворачивать удумал. Эх, взять бы грабли да пройтись по хребту, да, чую, горбатого могила исправит… Ты это, иди умойся, а то заспанная вся… И садись за стол, поешь нормально, а то худющая вся, кожа да кости. Чем вы там питаетесь в этой своей Москве… Щас пирожки тебе подогрею, а на обед борщ будет.

— А где?

— Вон умывальник, из комнаты как выйдешь и направо… Пользоваться-то умеешь? Снизу нажми, вода и потечет. Эх, везет вам, москвичам — за скотиной ухаживать не надо, воду таскать и греть! Сплошная благодать! Я б сама в Москву подалась, да жалко дом оставлять…

На стене висел обычный, старенький деревенский умывальник — тот самый, по которому надо было чуть ударить рукой снизу, чтобы потекла вода. В своем чемоданчике я нашла новую зубную щетку в футляре и банку с зубным порошком «Особый». Наскоро приведя себя в порядок и чуть успокоившись, я села за стол. Настроение у меня стало получше. Несмотря на то, что я невесть каким образом очутилась ночью в чужом доме, а утром меня спящей обнаружила хозяйка, выгонять на улицу с вещами, кажется, никто не собирался. Даже покормить вызвались. Эх, хорошие все-таки люди в деревне живут.

— Ты, Ивановна, ешь давай, не тушуйся, — гостеприимно сказала тетя Люба. — В общем, ясно все с тобой — девушка ты приличная, только доверчивая больно. Нельзя такой быть — съедят и не подавятся. Ну ты даешь — первому встречному деньги отдала. Трешку, говоришь, взял с тебя? Вот охальник!

— Ага, — подтвердила я, вгрызаясь зубами в горячее тесто… — М-м-м, вкуснотища-то какая! Жаль, много съесть нельзя — для фигуры вредно.

— Тю! — расхохоталась тетя Люба. — Смешная, право слово! Какое «вредно»? Ешь, сколько влезет. А мало будет — так еще напеку! Да у тебя, голуба моя, не телосложение, а теловычитание. На улицу пойдешь — кирпичи в карманы надо класть, а то ветром унесет к сельсовету. Ешь, говорю, не дуркуй, Ивановна! У нас в деревне так считается: худая — больная, значит, откармливать надо.

— Так, значит, этот Петька — Вам не муж, он просто меня в Ваш дом привел? — догадалась я. — Ничего себе! Вот аферист!

— Петька, что ли? Да мне такой муж и даром не сдался, — мрачно сказала тетя Люба. — Привел тебя ко мне, плату взял и был таков.

Внезапно в моей в памяти всплыли кое-какие подробности из вчерашней встречи со странным дедушкой, и я расхохоталась:

— А я и думаю: почему он ничего не знает о доме? Спрашиваю, что где находится, есть ли собака — не знает. Где белье постельное — не знает… Стоп! тетя Люба, а ключи-то у него тогда откуда? Неужто как-то сумел слепок с замка взять и дубликат сделать?

Однако этот вопрос тетю Любу ничуть не смутил.

— Да какой, к едрени фени, дубликат? Ты, полутезка, не поняла, что ль, до сих пор? Ты же в деревне! У нас тут все друг друга знают. Каждый другому или родственник, или сват, или кум… У меня три сестры тут живут, у каждой по трое детей — вот считай, уже дюжина родственников наберется. Еще и мужья у них — считай, тоже родственники…

— Так этот Петька тоже Вам дальний родственник?

— Тьфу-тьфу! — тетя Люба постучала по столу. — Не надо нам таких родственничков. Просто односельчанин. Пропащая душа этот Петька.

— А ключи-то у него откуда?

— Я ж тебе, Москва, втолковываю, а ты все никак не поймешь, — тетя Люба налила мне еще одну чашку ароматнейшего душистого чая с чабрецом, — в деревне мы. Тут и двери-то особо никто не запирает. Ключ под коврик кладут, и все.

— А если украдут чего? — полюбопытствовала я. Как же все-таки вкусно!…

— А смысл? — хмыкнула тетя Люба. — Через день максимум станет известно, в каком доме украденное. Мы же друг к дружке постоянно ходим! И станет вор изгоем для всей деревни. Я ж говорю тебе, Ивановна, тут все друг друга знают.