Где апельсины зреют

— Подъхать къ самой Италіи и вдругъ домой! бормотала Глафира Семеновна. — Это ужъ даже и ни на что не похоже.

— А разв мы уже подъхали? спросилъ Иванъ Кондратьичъ.

— Да конечно-же подъхали. Вотъ только теперь прохать немножко въ сторону…

— А много ли въ сторону? Сколько верстъ отсюда, къ примру, до Италіи?

— Да почемъ-же я-то знаю! Здсь верстъ нтъ. Здсь иначе считается. Къ тому-же въ этой мстности я и сама съ мужемъ въ первый разъ. Вотъ прідемъ въ Ниццу, такъ справимся, сколько верстъ до Италіи.

— А мы теперь разв въ Ниццу демъ? допытывался Конуринъ.

— Сколько разъ я вамъ, Иванъ Кондратьичъ, говорила, что въ Ниццу.

— Да вдь гд-жъ все упомнить! Мало-ли вы мн про какіе города говорили. Ну, а что такое эта самая Ницца?

— Самое новомодное заграничное мсто, куда вс наши аристократки лечиться здятъ. Модне даже Парижа. Югъ такой, что даже зимой на улицахъ жарко.

— А… Вотъ что… Стало быть воды?

— И воды… и все… Тамъ и въ мор купаются, и воды пьютъ. Тамъ вотъ ежели у кого нервы — первое дло… Сейчасъ никакихъ нервовъ не будетъ. Потомъ мигрень… Ницца и отъ мигреня… Тамъ дамскій полъ отъ всхъ болзней при всей публик въ мор купается.

— Неужели при всей публик? Ахъ, срамницы!

— Да вдь въ купальныхъ костюмахъ.

— Въ костюмахъ? Ну, то-то… А я думалъ… Только какое-же удовольствіе въ костюмахъ! Такъ, въ Ниццу мы теперь демъ. Такъ, такъ… Ну, а за Ниццей-то уже Италія пойдетъ?

— Италія.

— А далеко-ли она все-таки оттуда будетъ?

IV

Кондукторъ, взявъ два съ половиной франка “пуръ буаръ”, хоть и далъ слово не впускать ни кого въ купэ, гд сидли Ивановы и Конуринъ, но слова своего не сдержалъ. На одной изъ слдующихъ-же станцій спавшій на диван Конуринъ почувствовалъ, что его кто-то трогаетъ за ногу. Онъ открылъ глаза, Передъ нимъ стоялъ мрачнаго вида господинъ съ двумя ручными чемоданами и говорилъ:

— Je vous prie, monsieur…

Онъ поднималъ чемоданы, чтобы положить ихъ въ стку.

— Послушайте… Тутъ нельзя… Тутъ занято… Тутъ откуплено!.. закричалъ Конуринъ. — Кондукторъ! Гд кондукторъ?

Пассажиръ продолжалъ говорить что-то по французски и, положивъ чемоданы въ стку, садился Конурину на ноги. Конурину поневол пришлось отдернуть ноги.

— Глафира Семеновна! Да что-же это такое съ нами длаютъ! Скажите вы этому олуху по французски, что здсь занято! будилъ онъ Глафиру Семеновну, а между тмъ схватилъ пассажира за плечо и говорилъ:- Мусью… Такъ не длается. На ноги садиться не велно. Выходи.

Тотъ упрямился и даже оттолкнулъ руку Конурина. Глафира Семеновна проснулась и не сразу поняла въ чемъ дло.

— Позовите-же кондуктора. Пусть онъ его выпроводитъ, сказала она Конурину.

— Матушка. Я безъ языка… Какъ я могу позвать, ежели ни слова по французски!

— Кондуктеръ! Мосье кондуктеръ! выглянула она въ окошко.

Но въ это время раздалась команда “en voitures” и поздъ тронулся.

— Вотъ теб и франко-русское единство! бормоталъ Конуринъ. — Помилуйте, какое-же это единство! “Вивъ ли Франсъ, вивъ Рюсси”, взять полтора франка, общать никого не пускать въ вагонъ и вдругъ, извольте видть, эфіопа какого-то посадилъ! Это не единство, а свинство. А еще “вивъ Рюсси” сказалъ.

— Да ужъ это вивъ Рюсси-то я еще въ Париж въ ресторан Бребанъ испыталъ, сказалъ тоже проснувшійся Николай Ивановичъ. — И тамъ гарсонъ сначала “вивъ Рюсси”, а потомъ на шесть франковъ обсчиталъ.

Пассажиръ угрюмо сидлъ въ купэ и расправлялъ вынутую изъ кармана дорожную шапочку, чтобы надть ее на голову вмсто шляпы. хали по туннелю. Стукъ колесъ раздавался какимъ-то особеннымъ гуломъ подъ сводами.

— Все тунели и тунели… сказала Глафира Семеновна. — Выдемъ изъ тунеля, такъ надо будетъ открыть окно, а то душно здсь, прибавила она и стала поднимать занавску, которой было завшано окно.

— Изъ Ниццы Италія ужъ совсмъ недалеко.

— Ну, а все-таки дальше, чмъ отъ Петербурга до Новгорода?

— Ахъ, какъ вы пристаете, Иванъ Кондратьичъ! Ей-ей, не знаю.

— И ты, Николай Ивановичъ, тоже не знаешь? обратился Конуринъ къ спутнику.

— Жена не знаетъ, такъ ужъ почемъ-же мн-то знать! Я человкъ темный. Я географіи-то только моря да рки училъ, а до городовъ не дошелъ, отвчалъ Николай Ивановичъ.

Конуринъ покачалъ головой.

— Скажи на милость, никто изъ насъ ничего не знаетъ, а демъ, сказалъ онъ и, подождавъ немного, опять спросилъ:- Простите, голубушка… Я опять забылъ… Какъ городъ-то, куда мы демъ?..

— Ахъ, Боже мой! Въ Ниццу, въ Ниццу, раздраженно произнесла, Глафира Семеновна.

— Въ Ниццу, въ Ниццу… Ну, теперь, авось, не забуду. Не знаете, когда мы въ нее прідемъ?

— Да на станціи въ Марсел говорили, что завтра рано утромъ.

— Утромъ… такъ… такъ….. Вотъ-то же, чтобы и Марсель не забыть. Марсель, Марсель… А то здилъ по городу, осматривалъ его и вдругъ забудешь, какъ онъ называется. Марсель, Марсель… Жена спроситъ дома, въ какихъ городахъ побывалъ, а я не знаю, какъ ихъ и назвать. Надо будетъ записать завтра себ на память. Марсель, Ницца… Въ Ниццу, стало быть, завтра утромъ… И наконецъ демъ безъ пересадки. Такъ… Коли завтра утромъ, то теперь можно и основательно на покой залечь, бормоталъ Конуринъ, поправилъ свою подушку и, звая, сталъ укладываться спать.

Вынули изъ сакъ-вояжей свои небольшія дорожныя шелковыя подушечки и Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна и тоже стали устраиваться на ночлегъ.

Конуринъ продолжалъ звать.

— А что-то теперь у меня дома жена длаетъ? вспомнилъ онъ опять. — Поди ужъ третій сонъ спитъ. Или нтъ… Что я… Вы говорите, Глафира Семеновна, что когда здсь на юг ночь, то у насъ день?

— Да… въ род этого… отвчала Глафира Семеновна.

— Второй часъ ночи, — посмотрлъ Конуринъ на часы. — Здсь второй часъ ночи, стало быть въ Петербург…

— А тамъ два часа дня… подсказала Глафира Семеновна.

— Да вдь еще давеча вы мн говорили, часа два назадъ, что три часа дня было.

— Ну, стало быть теперь въ Петербург пять часовъ вечера. Нельзя-же такъ точно…

— А пять часовъ вечера, такъ она, пожалуй, посл чаю въ баню пошла. Сегодня день субботній, банный. Охо-хо-хо! А мы-то, гршники, здсь безъ бани сидимъ! звнулъ онъ еще разъ и сталъ сопть носомъ.

Засыпали и Николай Ивановичъ съ Глафирой Семеновной.

Но вотъ туннель кончился, мелькнулъ утренній разсвтъ и глазамъ присутствующихъ представилась роскошная картина. Поздъ шелъ по берегу моря. Съ неба глядла совсмъ уже поблднвшая луна. На лазурной вод бловатыми точками мелькали парусныя суда. По берегу то тутъ, то тамъ росли пальмы, близь самой дороги по окраинамъ мелькали громадныя агавы, развтвляя свои причудливые, рогатые, толстые листья, то одноцвтно-зеленые, то съ желтой каймой. Вотъ показалась красивая двухъ-этажная каменная вилла затйливой архитектуры и окруженная садикомъ, а въ садик апельсинныя деревья съ золотистыми плодами, гигантскіе кактусы.

— Николай Ивановичъ! Иванъ Кондратьичъ! Смотрите, видъ-то какой! Да что-же это мы? Да гд-же это мы? воскликнула въ восторг Глафира Семеновна. — Ужъ не попали-ли мы прямо въ Италію? Апельсины вдь это, апельсины ростутъ.

— Да, настоящіе апельсины, отвчалъ Николай Ивановичъ.

— И пальмы, пальмы. Даже латаніи. Такія латаніи, какъ въ оранжереяхъ или въ зимнемъ саду въ “Аркадіи”. Вотъ такъ штука! Господи Іисусе! Я не слышала, чтобы въ Ницц могли быть такія растенія. Право, ужъ не ошиблись-ли мы какъ-нибудь поздомъ и не попали-ли въ Италію?