Где апельсины зреют

— Ну, такъ я и зналъ! Баранье сдло съ бабковой мазью изъ помидоровъ. Фу, ты пропасть! Это вдь для нихъ, это вдь для англичанъ. Въ Неапол только англичанамъ и потрафляютъ.

— Да вдь это оттого, что ихъ много путешествуетъ по Италіи, отвчалъ Перехватовъ. — А русскихъ-то сколько? Самые пустяки. Вдь вотъ сколько времени здимъ, а только на одну русскую компанію и наткнулись.

— Плевать мн на это!

Завтракъ прошелъ невесело и кончился скандаломъ. Вс остерегались пить, кром Граблина, который, какъ говорится, такъ и поддавалъ на каменку, въ конц концовъ окончательно напился пьянъ и сталъ придираться къ англичанамъ. Перехватовъ останавливалъ, его, но тщетно. Граблинъ передразнивалъ ихъ говоръ, показывалъ имъ кулаки, ронялъ ихъ стаканы, проливая вино, англичантк въ шляпк грибомъ, свою спутницу по шарабану, называлъ “мамзель-стриказель на курьихъ ножкахъ”. Англичане возмутились, загоготали на своемъ язык и повскакали изъ-за стола, сбираясь пересаживаться за другой столъ. Глафира Семеновна бросилась къ Граблину, стала его уговаривать не скандалить и съ помощью Перехватова увела въ другую комнату. Граблинъ еле стоялъ на ногахъ. Его усадили въ кресло. Ворча всякій вздоръ и увряя Глафиру Семеновну, что только для нея онъ не подрался съ сдымъ англичаниномъ, онъ спросилъ себ бутылку асти, выпилъ залпомъ стаканъ и сталъ дремать и клевать носомъ. Черезъ нсколько минутъ онъ спалъ.

— Пусть спитъ, а мы подемъ на вершину Везувія одни, сказалъ Перехватовъ. — Къ нашему возвращенію онъ проспится. Нельзя его брать съ собой въ такомъ вид. Онъ изъ вагона вывалится. Да вдь и отъ вагона до кратера надо изрядно еще пшкомъ идти. Здсь ему отлично… Въ комнат онъ одинъ. Слуг дадимъ хорошенько на чай, чтобы онъ его покараулилъ — вотъ и будетъ все по хорошему.

— Ужасный скандалистъ! покачала головой Глафира Семеновна.

— Совсмъ саврасъ безъ узды. Видите-ли, сколько я отъ него натерплся въ дорог! вздохнулъ Перехватовъ. — Вдь въ каждомъ город у него скандалъ да не одинъ. Вдь только желаніе образовать себя путешествіемъ, поглядть въ Италіи на образцы искусства и заставило меня похать съ нимъ, а то, кажется, ни за что-бы не согласился съ нимъ здить.

Вошли Конуринъ и Николай Ивановичъ.

— Успокоился рабъ Божій Григорій? спросилъ Конуринъ.

— Спитъ. Да оно и лучше. Съ нимъ просто несносно было-бы въ вагон. демте скорй на вершину Везувія, торопилъ Перехватовъ.

Онъ вынулъ у спящаго Граблина часы, кошелекъ и бумажникъ, поручилъ наблюдать за нимъ слуг и вс отправились садиться въ вагонъ.

— Глаша, Глаша, я захватилъ для тебя бутылку содовой воды. Въ случа чего, такъ чтобъ отпоитъ тебя, сказалъ Николай Ивановичъ.

— Смотри, не пришлось-бы тебя самого отпаивать водой, былъ отвтъ.

— Святители!. Пронесите благополучно по этой каторжной дорог! шепталъ Конуринъ. — И чего, спрашивается, мы лземъ? За свои деньги и прямо на рогатину лземъ.

— Такъ вернись и оставайся вмст съ Граблинымъ, оказалъ Николай Ивановичъ.

Конуринъ колебался.

— Да ужъ и то лучше не остаться-ли? Вдь на тысячу восемьсотъ рублей у меня векселей въ карман. Свержусь, такъ кто получитъ? сказалъ онъ, но тутъ-же махнулъ рукой и ршительно прибавилъ:- Впрочемъ, на людяхъ и смерть красна. Поду. Погибну, такъ ужъ въ компаніи.

— Да полноте вамъ тоску-то на всхъ наводить! замтила ему Глафира Семеновна. — Что это все — погибну, да погибну! — гд-бы бодриться, а вы эдакія слова… Отчего-же другіе-то не погибаютъ?

— А ужъ катастрофа одинъ разъ была, сказалъ Перехватовъ. — Вагонъ сорвался съ каната и вс, разумется, въ дребезги… Я читалъ въ газетахъ.

— Не говорите, не говорите пожалуйста… замахала руками Глафира Семеновна, блдня. — Разв можно передъ самымъ отправленіемъ такія рчи?.. Какъ вамъ не стыдно!

Они уже стояли около вагона. Въ вагон сидли ихъ спутники — три англичанина и англичанка и какой-то пожилой, худой и длинный человкъ неизвстной національности, облеченный въ свтлое клтчатое пальто-халатъ.

— Ежели, Глаша, хочешь, то вдь еще не поздно остаться. Чортъ съ ними и съ билетами! сказалъ жен Николай Ивановичъ.

— Нтъ, нтъ, я поду.

И Глафира Семеновна вскочила въ вагонъ. Николай Ивановичъ ринулся было за ней, но кондукторъ, находившіися въ вагон, отстранилъ его, захлопнулъ перекладину и затрубилъ въ рогъ. Заскрипли блоки и вагонъ началъ подниматься.

— Стой! Стой, мерзавецъ! закричалъ Николай Ивановичъ кондуктору. — Это моя супруга! Се ма фамъ! и я долженъ съ ней!..

Но вагонъ, разумется, не остановился.

— Что-же это такое! вопіялъ Николай Ивановичъ. — Отчего онъ насъ не пустилъ? Вдь и мста въ вагон свободныя были. Неужели ихъ скоты-англичане откупили? Господи, да какъ-же такъ одна Глаша-то тамъ будетъ! Ахъ, подлецы, подлецы! Пуркуа? Какое вы имете право не пускать мужа, ежели взяли его жену! кинулся онъ чуть не съ кулаками на желзнодорожнаго сторожа, оставшагося на платформ.

Тотъ забормоталъ что-то на ломаномъ французскомъ язык.

— Что онъ говоритъ? Что онъ бормочетъ, анафема? — спрашивалъ Николай Ивановичъ Перехватова.

— А онъ говоритъ, что хоть въ вагон и есть мста, но въ настоящее время дозволено поднимать въ вагон только по шести пассажировъ и никакъ не больше. Прежде поднимали по десяти, но канатъ не выдержалъ и произошло крушеніе, — отвчалъ Перехватовъ.

— Боже милостивый, что-же это такое! Жена тамъ, а мужъ здсь! Тьфу ты пропасть!

— Мы подемъ съ слдующимъ поздомъ, а она насъ тамъ наверху подождетъ.

Но Николай Ивановичъ былъ просто въ отчаяніи. Съ замираніемъ сердца смотрлъ онъ вверхъ, махалъ жен платкомъ и палкой и кричалъ:

— Глаша! осторожне! Бога ради осторожне! Зажмурься! зажмурься! Не гляди внизъ! А прідешь наверхъ, такъ стой и ни съ мста!.. Насъ дожидайся! Съ англичанами не смть никуда ходить! Понимаешь, не смть!

Но съ верху ни отвта не было слышно, ни отвтнаго знака не было видно.

LIX

Ждать слдующаго позда пришлось около получаса. Николай Ивановичъ нетерпливо кусалъ губы, пожималъ плечами и былъ вообще въ сильномъ безпокойств. Онъ вперивалъ взоръ наверхъ, старался разглядть жену и шепталъ:

— Ахъ, дура-баба! Ахъ, полосатая дура! Не подождать мужа, ухать одной… Ну, храни Богъ, что случится? Какъ тамъ она тогда одна?..

— Да ужъ ежели чему случиться, то что одна, что вмст — никому не миновать смерти изъ находящихся въ вагон, отвчалъ Перехватовъ.

— Позвольте… что вы говорите! При ней даже паспорта нтъ! горячился Николай Ивановичъ… — Паспортъ у насъ общій и находится при мн.

— А зачмъ ей паспортъ?

— Ну, а какъ я тогда докажу, что она моя жена, ежели она будетъ убита? Нтъ, какъ хотите, это дерзость, это своевольство ухать одной. Вы не видите, поднялись они на вершину или еще не поднялись?

— Кажется, что еще не поднялись! Вагонъ двигается.

— Ни бинокля, ни трубы… Вдь у насъ есть бинокль, но дура-баба возитъ его только для театра, а вотъ здсь, когда его надо, она его оставила въ гостинниц. Бите… Пермете… — обратился Николай Ивановичъ къ англичанину въ шотландскомъ костюм, тоже ожидающему позда и смотрящему наверхъ въ большой морской бинокль, и чуть не силой вырвалъ у него бинокль.

— Кескесе? — пробормоталъ оторопвши англичанинъ, выпучивая удивленно глаза.

— Ma фамъ, ма фамъ… Дура ма фамъ, — наскоро отвчалъ Николай Ивановичъ, направляя бинокль на поздъ, и воскликнулъ:- Ну, слава Богу, поднялись благополучно. Вагонъ стоитъ уже у станціи.