Где апельсины зреют

Отъ полноты чувствъ онъ даже перекрестился и передалъ англичанину обратно бинокль.

Не мене Николая Ивановича тревожился и Конуринъ, тревожился за себя и молчалъ, но наконецъ не вытерплъ и проговорилъ:

— Не написать-ли мн сейчасъ хоть карандашомъ жен письмо, что, молъ, такъ и такъ… прощай, родная, поднимаютъ? Почтовая карточка съ адресомъ есть и карандашъ есть.

— Да какая польза? — спросилъ Перехватовъ.

— Ну, все-таки найдутъ на труп письмо и перешлютъ.

— Будетъ теб говорить о трупахъ! крикнулъ на него Николай Ивановичъ. — Чего пугаешь зря. Видишь, люди благополучно поднялись.

Вагонъ, между тмъ, спустился внизъ съ пассажирами и долженъ былъ принять новыхъ пассажировъ, чтобъ поднять ихъ наверхъ. Изъ него выходилъ тщедушный человкъ въ шляп котелкомъ, блдный, державшій около губъ носовой платокъ и покачивающійся на ногахъ. У него, очевидно, закружилась голова при спуск съ высоты и съ нимъ происходило нчто въ род морской болзни. Присутствующіе посторонились. Конуринъ участливо взглянулъ на него и воскликнулъ.

— Господи Боже мой! За свои-то деньги и столько мученій!

Кондукторъ трубилъ въ рогъ и приглашалъ садиться въ вагонъ. Перехватовъ, Конуринъ и Николай Ивановичъ влзли первые. Съ. ними влзъ и англичанинъ въ шотландскомь костюм. Больше пассажировъ не оказалось. Кондукторъ протрубилъ второй разъ въ рожокъ, затмъ въ третій, и вагонъ началъ подниматься. Русскіе крестились. Англичанинъ тотчасъ-же положилъ себ въ ротъ какую-то лепешку, которую вынулъ изъ крошечной бомбоньерки, затмъ посмотрлъ на висвшій черезъ плечо круглый барометръ, на часы и, записавъ что-то въ записную книжку, началъ смотрть по сторонамъ въ бинокль. Поднимались на страшную крутизну. Видъ на Неаполь и на море постепенно скрывался въ туман, заволакивался облаками. Николай Ивановичъ сидлъ прищурившись.

— Ничего не чувствуете? спрашивалъ его тихо Перехватовъ.

— Что-то чувствую, но и самъ не знаю что…

Конуринъ былъ ни живъ, ни мертвъ.

— Не запихать-ли мн векселя-то въ сапогъ, за голенищу? Да и деньги тоже… — спрашивалъ онъ, ни къ кому особенно не обращаясь.

Отвта не послдовало… Англичанинъ досталъ маленькій флакончикъ, поднесъ его ко рту, сдлалъ хлебокъ, опять посмотрлъ на барометръ и опять записалъ что-то въ записную книжку.

— Прощай, жена… Прощай, супруга любезная… Поминай раба божьяго Ивана въ случа чего… — бормоталъ Конуринъ. — Ахъ, голубушка, голубушка!.. Ты теперь сидишь, умница, у себя въ гнздышк и чаекъ попиваешь, а я-то, дуракъ, гд! По поднебесью болтаюсь. И не диво бы отъ долговъ на такую вышь лолзъ, а то изъ хорошей жизни, отъ своихъ собственныхъ капиталовъ. Тьфу ты!

Вдругъ Николай Ивановичъ вскрикнулъ и отшатнулся отъ англичанина.

— Погибаемъ? — заоралъ Конуринъ, хватаясь за перекладину вагона. — Господи! Что-же это такое!

Оказалось, что англичанинъ вынулъ изъ кармана ящичекъ и выпустилъ оттуда на скамейку большую лягушку, которая и прыгнула по направленію къ Николаю Ивановичу, но тотчасъ остановилась и стала пыжиться.

— Мусью! Такъ невозможно. Съ лягушками нешто шутить можно?.. Съ животной тварью въ вагоны не допущаютъ! закричалъ на англичанина пришедшій въ себя Николай Ивановичъ.

— Выбрось ее вонъ! Выбрось изъ вагона! поддержалъ его Конуринъ, тоже уже нсколько оправившійся. — Это еще что за музыка! Съ лягушками вздумалъ здить.

— Господа, оставьте… Это должно быть естествоиспытатель. Онъ съ научною цлью… Онъ опыты длаетъ, останавливалъ товарищей Перехватовъ.

— Испытатель! А хоть-бы распроиспытатель! Плевать мн на него!

И Николай Ивановичъ сбросилъ лягушку со скамейки вагона палкой. Лягушка вылетла изъ вагона на желзнодорожное полотно. Англичанинъ возмутился и заговорилъ что-то по англійски, сверкая глазами и размахивая руками передъ Николаемъ Ивановичемъ.

— Ну, ну, ну! Будешь кричать, такъ и самого вышвырнемъ такъ-же, какъ лягушку! Молчи ужъ лучше. Насъ трое, а ты одинъ.

Началась перебранка. Англичанинъ ругался по англійски, Конуринъ и Николай Ивановичъ высыпали на него словарь русскихъ ругательныхъ словъ.

— А вотъ протоколъ составить, когда прідемъ на верхъ, что, молъ, такая и такая рыжая англійская дубина здитъ съ мелкопитающейся наскомой тварью и длаетъ нарушеніе общественнаго безпокойствія, проговорилъ наконецъ Конуринъ.

— Господа! Довольно, довольно. Оставьте… Видите, мы уже пріхали, останавливалъ своихъ компаньоновъ Перехватовъ.

— Чего довольно! Счастливъ его Богъ, что Глаша впередъ ухала, а будь это при ней, такъ я ему-бы ужъ прописалъ ижицу, вс бока обломалъ-бы, потому Глаша зми и лягушекъ видть не можетъ и съ ней наврное случились-бы нервы, истерика… не унимался Николай Ивановичъ.

Вагонъ остановился у станціи.

— Ну, слава Богу, пронесли святители! проговорилъ Конуринъ, крестясь. — Каково только потомъ обратно будетъ спускаться.

Николай Ивановичъ искалъ глазами на станціи Глафиру Семеновну, но ея не было.

— Ma фамъ? У ма фамъ? испуганно обращался онъ къ желзнодорожной прислуг. — Глаша! Глафира Семеновна! Гд ты? Что-же это, въ самомъ дл!.. Неужто она на самую верхушку Везувія одна удрала? Ахъ, глупая баба! Ахъ, мерзкая! Это ее англичане, которые съ нами въ шарабан хали, увели! Ну, погодите-жъ вы, длиннозубые англійскіе черти!

Его окружили проводники въ форменныхъ фуражкахъ съ номерами на груди и проводники въ шляпахъ и безъ номеровъ и предлагали свои услуги. Вс они были съ альпійскими палками въ рукахъ. Проводники не въ форменныхъ фуражкахъ имли по дв и по три альпійскія палки и, кром того, имли при себ грязные пледы, перекинутые черезъ плечо, и связки толстыхъ веревокъ у пояса.

— А ну васъ къ чорту! Прочь! У меня жена пропала! кричалъ на нихъ Николай Ивановичъ.

— Не пропала, а ушла должно быть съ рекомендованнымъ проводникомъ, отвчалъ Перехватовъ. — Мы имемъ право на рекомендованнаго горной компаніей Кука проводника по нашему билету. У насъ это въ правилахъ восхожденія на Везувій на билетахъ напечатано. Съ номерными бляхами и въ форменныхъ фуражкахъ — это рекомендованные проводники и есть.

Одинъ изъ такихъ проводниковъ манилъ уже Перехватова и Николая Ивановича за собой и что-то бормоталъ на ломанномъ французскомъ язык.

— Да провались ты, окаянный! Мн жену надо. Ma фамъ… У меня жена куда-то здсь задвалась! Отыщи мн ее и получишь два франка на чай… сердился Николай Ивановичъ. — Щерше ма фамъ и будетъ де больше франкъ пуръ буаръ.

— Послушайте, Ивановъ, ваша супруга наврное отправилась на кратеръ съ проводникомъ и англичанами. Пойдемте скоре впередъ и мы нагонимъ ее или найдемъ на верху у кратера. Видите, здсь ужъ никого нтъ изъ публики.

— Ну, попадетъ ей отъ меня на орхи! Ой-ой, какъ попадетъ!