Где апельсины зреют

Прочтя въ слухъ это письмо, Николай Ивановичъ торжественно взглянулъ на жену и спросилъ:

— Ну, что? Хорошо? Прочтетъ онъ въ складахъ и такого говора надлаетъ, что страсть!

— Хорошо-то, хорошо, но я-бы совтовала теб кому-нибудь изъ знакомыхъ шпильку подставить, что вотъ, молъ, вы у себя на Разъзжей улиц въ Петербург коптитесь, а мы въ поднебесьи около изверженія вулкана стояли, отвчала Глафира Семеновна.

— Это само собой. Я знаю, на кого ты намекаешь, про Разъзжую-то поминая. На Петра Гаврилыча? Тому я еще больше чорта въ стул нагорожу сейчасъ.

— Позволь… остановилъ его Конуринъ. — Да неужто мы были на высот семисотъ тысячъ футовъ?.. Вдь это значитъ сто тысячъ сажень и ежели въ версты перевести…

— Плевать. Пускай тамъ провряютъ.

И Николай Ивановичъ снова принялся писать, а минутъ черезъ пять воскликнулъ:

— Готово! Вотъ что я Петру Гаврилычу написалъ: “Многоуважаемый” и тамъ прочее… “Шлю теб поклонъ съ высоты страшнаго огнедышащаго вулкана Везувія. Вокругъ насъ смрадъ, срный дымъ и огнь палящій. Происходитъ изверженіе, но насъ Богъ милуетъ. Закурилъ прямо отъ Везувія папироску и пишу это письмо на горячемъ камн, который только что вылетлъ изъ кратера. Головешки вылетаютъ больше чмъ въ три сажени величины, гремитъ такой страшный громъ, что даже ничего не слышно. До того палитъ жаромъ, что жарче чмъ въ четвергъ въ бан на полк, когда татары парятся. Здсь на вершин никакая живность не живетъ и даже блоха погибаетъ, ежели на комъ-нибудь сюда попадетъ. Кончаю письмо. Жена тоже не выдерживаетъ жару и просится внизъ, ибо съ ней дурно. Самъ я опалилъ бороду. Сейчасъ спускаемся внизъ на проволочныхъ канатахъ. Поклонъ супруг твоей Мавр Алексевн отъ меня и отъ жены”.

— Однако, господа, это ужъ слишкомъ! Разв можно такъ врать! воскликнулъ Граблинъ, перенесшій сюда бутылку вина и сидвшій тутъ-же.

— Какъ вы можете говорить, что мы времъ! Вдь вы не были у кратера и пока мы подвергали себя опасности жизни — вы спали на станціи. Тамъ на верху ужасъ что было, съ Глафирой Семеновной нсколько разъ дурно длалось, она въ безчувствіи чувствъ была.

— Однако, зачмъ-же говорить, что письмо пишете на камн изъ-Везувія, тогда какъ вы его пишете на станціи, за столомъ? И наконецъ, про опаленную бороду…

— А ужъ это наше дло.

— А ежели я Петру Гавриловичу Бутереву, по прізд въ Петербургъ, скажу, что все это вздоръ, что письмо было писано не на камн? Я Петра Гавриловича тоже очень чудесно знаю.

— Зачмъ-же это длать? Глупо, неприлично и не по товарищески. Вдь все, что я пишу Бутереву, дйствительно было, но нельзя-же письмо писать безъ прикрасъ!

— Было, было, подтвердила Глафира Семеновна.

— Я про камень…

— Дался вамъ этотъ камень! Ну, что такое камень? Это для красоты слога. Садитесь сами къ столу и пишите кому-нибудь изъ вашихъ знакомыхъ письмо, что вы тоже были у кратера и сидли на горячемъ камн.

— Ну, хорошо. Въ томъ-то и дло, что мн тоже хочется написать письмечишко съ Везувія одному пріятелю, сказалъ Граблинъ и спросилъ:- А не выдадите меня, что я не былъ на Везувіи?

— Очень нужно! Мы даже и вашихъ пріятелей-то не знаемъ.

Граблинъ взялъ перо и попробовалъ писать на карточк, но тотчасъ-же бросилъ перо и сказалъ:

— Нтъ, пьянъ… Не могу писать. И ля мянъ дроже и мальчики въ глазахъ.

— Такъ возьмите съ собой карточку домой и завтра въ Неапол напишете, проговорила Глафира Семеновна.

— Вотъ это такъ. Я даже три возьму. Только, господа, не выдавать!

— Очень нужно!

— Вотъ что я жен написалъ! воскликнулъ Конуринъ. — “Милая супруга наша, Татьяна Григорьевна” и такъ дале. “Ахъ, если-бы ты знала, супруга любезная, на какую огнедышащую гору меня по глупости моей занесло! Называется она Везувій и земля около нея такая, что снизу внутри топится, изъ-подъ ногъ дымъ идетъ и ступать горячо, а изъ самаго пекла огонь пышетъ и головешки летятъ. Но что удивительно, поднялся я на эту гору трезвый, а не пьяный, а зачмъ — и самъ не знаю, хотя и ругалъ себя, что семейный и обстоятельный человкъ на такое дло пошелъ. главная статья, что таварищи затащили. Во время опасности изверженія вспоминалъ о теб поминутно, но теперь благополучно съ оной горы спустился, чего и теб желаю”.

— Зачмъ-же вы на товарищей-то клепаете? Вовсе васъ никто не тащилъ на Везувій силой, замтила Глафира Семеновна.

— Ну, да ужъ что тутъ! развелъ руками Конуринъ. — Одинъ само собой я-бы и за границу-то не потащился, а не токмо что на Везувій. Ахъ, женушка, женушка, голубушка! Что-то она теперь дома длаетъ? По часамъ ежели, то должно быть посл обда чай пьетъ, вздохнулъ онъ.

— Ну, а ты, Глаша, что написала? спросилъ жену Николай Ивановичъ.

— Ничего. Не ваше дло. Написала ужъ такую загвоздку, что Гликерія Васильевна отъ зависти въ кровь расцарапается, улыбнулась Глафира Семеновна. — Вонъ кружка на стн, опускайте ваши письма въ почтовую кружку, прибавила она и, вставъ съ мста, опустила свое письмо.

Вскор вернулись съ верхушки Везувія англичане и Перехватовъ, ходившіе смотрть на потокъ лавы. Перехватовъ былъ въ восторг и говорилъ:

— Ну, господа, что мы видли, превосходитъ всякія описанія! Какъ жаль, что вы не пошли посмотрть на текущую лаву!

Но Перехватова перебилъ Граблынъ. Онъ набросился на него и съ бранью сталъ осыпать попреками, за то, что тотъ не разбудилъ его, чтобы подниматься на Везувій.

LXIV

Перебранка между Граблинымъ и Перехватовымъ продолжалась и во время обратной поздки въ шарабан отъ желзнодорожной станціи до Неаполя. Граблинъ не унимался и всю дорогу попрекалъ Перехватова тмъ, что Перехватовъ здитъ на его, Граблина, счетъ. Высчитывались бутылки вина, порціи кушаній, стоимость дороги, вс издержки, употребленныя Граблинымъ на Перехватова. Наконецъ, Граблинъ воскликнулъ:

— Чье на теб пальто? Ты даже въ моемъ пальто ходишь.

— Врешь. Теперь въ своемъ, ибо я его заслужилъ, заслужилъ своимъ компаньонствомъ, прямо потомъ и кровью заслужилъ. Мало разв я крови себ испортилъ, возя тебя, дикаго человка, по всей Европ, отвчалъ Перехватовъ.

— Ты меня возишь, ты? Ахъ, ты прощалыга! Да на какія шиши ты можешь меня возить?

— Я не про деньги говорю, а про языкъ. Вдь безъ моего языка ты не могъ-бы и до Берлина дохать. А все затраченное на меня я опять-таки заслужилъ и пользуюсь имъ по праву, въ силу моего компаньонства и переводчества. Ты нанялъ меня, это моя заработанная плата.

— Хорошъ наемникъ, который бросаетъ своего хозяина на станціи, а самъ отправляется шляться по Везувіямъ! Нтъ, ужъ ежели ты наемникъ, то будь около своего хозяина.

Англичане хоть и не понимали языка, но изъ жестовъ и тона Граблина и Перехватова видли, что происходила перебранка, и пожимали плечами, перекидываясь другъ съ другомъ краткими фразами. Ивановы и Конуринъ пробовали уговаривать Граблина прекратить этотъ разговоръ, но онъ, поддерживая въ себ хмель захваченнымъ въ дорогу изъ ресторана виномъ, не унимался. Наконецъ Глафира Семеновна потеряла терпніе и сказала:

— Никуда больше съ вами въ компаніи не поду, ршительно никуда. Это просто несносно съ вами путешествовать.

— Да я и самъ не поду, отвчалъ Граблинъ. — Я завтра-же въ Парижъ. Ты, Рафаэлька, сбирайся… Нечего здсь длать. Похали заграницу для полировки, а какая тутъ въ Неапол полировка! То развалины, то горы. Нешто этимъ отполируешься!

— Ты нигд не отполируешься, потому что ты такъ сръ, что тебя хоть въ семи щелокахъ стирай, такъ ничего не подлаешь.

— Но, но, но… За эти слова знаешь?..